Инициатор

— Скажи мне, — спокойно заговорила сестра Пелагея, отшагивая и снова готовя оружие к уколу. — Почему малый ребёнок учится быстрее взрослого человека?

Лезвие вновь ринулось вперёд, и теперь Алиса успела отскочить. Но — недалеко, и второе, плавное движение ножа, казалось медленное, словно идущее в тягучем пространстве, тем не менее достигло её и лезвие тонко чиркнуло по плечу. Сквозь разрез подрясника проступила кровь.

Сглотнув, Алиса снова отшатнулась — нож метался, каждый раз оказываясь на волосок от неё.

— Возможно, — сдерживая рвущееся дыхание, заторопилась она. — Это потому, что у него в голове ещё очень мало знаний, и потому его легко заполнить новое.

Наставница остановилась также внезапно, как начала атаку.

— Ребёнок обучаем не потому, что у него мало знаний, а потому что у него нет одного знания. Того, которое отличает взрослого от дитя. То, что выгоняет нас из эдема нашего детства.

— Какого же? — вздрогнув, спросила Алиса.

Наставница улыбнулась и подбросила нож вверх. Он перекувыркнулся и, вращаясь, рухнул вниз, но за мгновение до того, как подставленную ладонь поразило бы лезвие, сестра Пелагея, не прекращая улыбаться, раскрыла пальцы. Клинок упал точно в промежность между указательным и средним и завис там, раскачиваясь, словно маятник.

— У ребёнка нет знания о смерти, — улыбнулась она. — И потому у него нет страха. Страх — единственное, что держит сознание в узах греха. Без страха ты — свободен. Без страха ты — Ева. Забудь о смерти, и жизни станет больше. Забудь о страхе, и приблизишься к сути живого. Приблизишься к Богу!

Алиса склонила голову на бок и нахмурилась:

— А как же страх божий?

Сестра Пелагея рассмеялась и, подступив, вдруг положила ладонь на плечо девушки и ласково потрепала:

— И страх божий тоже забудь! Страх — лишь часть любви. Не бойся Его, бойся за Него — вот истинный страх божий! Люби Его, и будет в этом всё, что есть меж любящими. Человеку нечего бояться. Потому что смерти нет для того, кто любит и любим. Любовь — это когда он в тебе, а ты — в нём. Всё, что не взаимно — не любовь.

И болезненно усмехнувшись чему-то своему, сестра Пелагея покинула ученицу, оставив её в глубокой растерянности.

…

Глава 20 Озеро

Ушли чисто. Алисе ничего не стоило бесшумно проскользнуть за спины глухо матерящихся мужиков и, схватив за шеи, аккуратно завалить обоих на землю — вповалку друг на друга, словно вышли проветриться после ста грамм и прикорнули. Пока Алиса осматривала выход во дворик, Данила перешагнул через бессознательных людей и встал рядом.

Алиса качнула головой в направлении на север и двинулась первая. Даниил неотрывно скользнул следом. Через два поворота, зайдя в грязный скверик и выровняв шаг до прогулочного, они пошли по тенистой аллее, сторонясь людных мест.

— Хорошо идёшь, — хмуро сплюнула Алиса, — И быстро соображаешь.

— Это ты к чему? — настороженно спросил Даниил.

— Ты ещё не вспомнил своего прошлого?

— Нет. А что?

Алиса неопределённо повела плечами и повторила:

— Хорошо движешься.

Криво усмехнувшись, он ответил:

— Научишься тут. Кто знает, сколько я провёл по помойкам? Год или два? Сколько приходилось скрываться… Люди, знаешь ли, не привечают такую шваль, как мне подобные.

— Я не об этом, — поморщилась она, — для тебя не новость жестовая система общения, развито умение двигаться в паре, от вида оружия не шугаешься, но и не относишься к нему легкомысленно…

Даниил прошёл ещё несколько шагов, осознавая, и остановился.

— Я один из ваших?

Посмотрев в тёмные, наполненные тихой тоской глаза, Алиса мотнула головой:

— Из альфа-йаха сделать бета-йаха невозможно. Обращение допустимо только обычного человека. Ты мог быть кем-то из наших подготовленных спецов… Или подготавливался, как альфа, а получился бета. — Алиса одёрнула себя и хмуро закончила: — Не знаю, короче! Надо искать в твоей памяти. Сейчас я лишь могу отметить, что подготовка у тебя была — может, ты сам этого не помнишь и не замечаешь, но тело адаптируется с лёгкостью. Хотя, конечно, возможности теперь у тебя не ахти.

Сказав, Алиса угрюмо отвернулась — от бета опять несло букетом неприятных запахов больного тела, он вновь похрамывал от усталости, а от переживаний на его лице сводило раненую когда-то мышцу. Она вздымалась извилистым бугром и шрам на ней, словно гребень на волне, казалось, вспучивался и белел кипенной кожистой плёнкой на мясе. Потом его отпускало, лицо приобретало прежний вид, но только для того, чтобы через мгновение вновь исказиться. Выглядело так, словно Даниил ужасно страдал от незримой боли, и его перекашивало от внутренней ломоты и невыносимого душевного мучения. И только глаза — тёмные, большие, словно переспевшая черешня, — оставались прежними. Хотя, нет. Раньше в них было больше страха, а теперь светилась мысль, и фокусируясь на незримой дали, взгляд выдавал нелёгкие думы.