Инга

Она обернулась, выпрямляясь. Так и есть, натянул простыню до самого своего индейского носа, лежит, блестит настороженным глазом.

Закидывая волосы, пошла к нему, скручивая волну в жгут, а он сразу же лениво расправлялся, щекоча спину. Села рядом, кладя руку на живот, укрытый белым.

— Хочешь, я тебе сделаю завтрак? Я плохо умею, у нас Инга вечно готовит всякое, придумывает. Но могу яичницу. Или бутерброды. У тебя масло есть?

— Не, — отказался Саныч, подумав, — не надо завтрака. И Инги не надо. Пока что. Знаешь, Вика, я маленький был, мы с пацанами в кино ходили. Я не помню, как фильм назывался, раза три или четыре я его смотрел. Про викингов. И все думал, ну, какие враки показывают. Королева там одна. Вот сильно на тебя похожая. Ходит так. И волосы такие.

— Враки…

— Погодь. Там сперва ее крадут, значит. А уже после — у ней дети взрослые. А она все — королева. Так я пацан, значит, в начале кина в нее влюблялся. А к середине сильно расстраивался, вот думаю, это ж ей сколько? Старше значит матери моей? Та тю. Аж в последний раз и досматривать не стал. Потом все ждал, снова покажут, а уже ни разу не показали.

— Ты комплиментщик, Саша.

— Ну вот. То, что думал враки, видишь, оно правда. Смотрю, и аж хочется ругаться.

Вива открыла рот, и расхохоталась, таща на себя край простыни и укрываясь от Сашиного взгляда.

— Ох. Ну, хочется, Саша, ругайся. Я послушаю. А купаться пойдем? Сегодня суббота, и солнце.

— Вика, та апрель же! Вода, как лед. Чего в нее лезть, еще лето целое будет.

— Летом неинтересно.

Вива встала, надевая трусики и специально посильнее качая бедрами, поворачивалась, чувствуя на спине и плечах мужской взгляд.

— Та, — сказал Саныч ожидаемо, — ну его, масло это, и море тоже. Иди сюда.

Вива смеясь, села снова, валясь к Сашиной груди, подсказала:

— И рыбалку эту, та ну ее.

— Что?

— Анекдот такой…

— Потом скажешь.

Пока взрослые тихо и плавно, не торопясь поначалу, а после все ускоряясь и сшибаясь телами, занимались взрослой любовью, пронзительно сладкой, завершающей уходящий апрель, Инга стояла на маленькой смотровой площадке, куда приходила после зимы часто — посмотреть в сторону Керчи и шепотом снова и снова захотеть, проговаривая грустные, но лишенные будущей взрослой тоски, совсем еще детские свои «хочу».

У нее от исчезнувшего Сережи осталось так много, она твердо помнила — много, иногда ночами напоминая себе, не забывай, много! Перебирала эти «много» одно за другим, боясь упустить хоть что-то. И одновременно — так мало. Не было фотографий, она даже хотела пойти к Вале Горчичниковой и, насмелившись, попросить отдать ей какую сережину, почему-то представляя себе, что заберет обязательно и детскую, где он худенький и, конечно, совсем еще белявенький хлопчик, на качелях или с совком рядом с горкой песка (тут сердце ее тихо таяло, будто она его мама, а не эта вот, с тонкими злыми губами). Но так и не пошла, решив, пока помнит, пусть будет он так. В голове и сердце. А еще можно было мечтать, придумывая их общее будущее. Туда она, впрочем, не успевала, ни ночью, укладываясь, ни вот днем или утром. Ей хватало того, что она стоит и смотрит. А тут позади раздаются шаги, и негромкий голос говорит в самое ухо (она не поворачивается и спину щекочет от уверенного ожидания) — слышь, Михайлова… ну ты Инга, я пришел. Вот.

Или Валя Ситникова бежит, теряя свою растоптанную галошу, зовет к телефону и голос его — оттуда, из трубки. И не какие-то Чакви, а просто приехал и решил позвонить, а то пока еще доберется с автостанции до Лесного.

По яркому небу плыли тугие и важные маленькие облака, огромной флотилией, и тени ползли по яркой зелени сосен с пятнами белых и розовых цветущих деревьев. Будто там наверху — море, а внизу его дно, и сосны на самом деле — водоросли. И если вытянуть руки, то, шагнув с края площадки, можно ласточкой улететь к нижнему миру, трогая тени облачных корабликов, поплыть над макушками сосен. Инга не умела ласточкой. Горчик вернется — научит.

— Научишь ведь, — попросила опять, поворачиваясь к невидимому отсюда степному городу на краю пролива, — и не забывай, я тебя жду. И очень сильно люблю, потому знаю — ты жив, и с тобой не случится ничего страшного. Ты понял? Приключения будут. Ты там сейчас, в приключениях. Но все они такие, чтоб потом мне рассказывать, да? А в плохое я не верю. Вива говорит, нельзя думать плохое о тех, кого рядом нет. Тогда его и не будет.

Она смотрела поверх деревьев и гор на ленту шоссе. Старалась не думать о том, что сама Вива была такой же — маленькой и влюбленной. И случилось горе, с ее Олегом, а разве она думала плохое.

— Ну… — возразила сама себе, с жестокой логикой юности, — у них была уже семья и маленькая Зойка. А у нас с тобой не было даже секса. Так что ты мне должен, Горчик. Я верю, даже если тебя нету сейчас, в июле ты вернешься.

Постояв еще, проверила время. Пора спускаться и бежать на работу. Вива сегодня гуляет свой выходной, с Санычем.