Инга

— Держи. В барчик там ее поведи, мороженое, коктейль. Девочки это любят. Ну, ясно, все под твое честное слово, проверять не вернусь.

Рука с деньгами тыкала его в локоть. Горчик сперва хотел ее ладонью отбить, пусть бы разлетелись его сраные бумажки. Ну и в глаз хорошо бы заехать, что не подмигивал. Но вдруг вспомнил, как валялся дома в койке, и мать на веранде с Лариской кости мыли соседям, и она ругала Виву, вот мол, корова, девке носить нечего, таскает облезлые шорты, а туда же — не хочу квартирантов, пусть будет тихо, тьфу, голь интеллигентская.

Потому деньги взял. А Петр кивнул и по плечу хлопнул.

— Молодца! Поехали, до поселка-то.

Горчик покачал головой и ушел. Ночевал на автовокзале. Куда ж ему с ним ехать, в одной машине. Еще убьет ненароком любименького Ингиного Петра.

— Я все, — Инга помялась и села рядом, взглядывая с вопросом.

Горчик встал.

— А я не все. Сиди. Не волнуйся, я дальше пойду, кусты теперь — твои.

Ушел, слушая, как она за спиной тихо смеется.

Брел, поддавая ногой сухие ветки, торчащие из пушистых клубков сизой полынной зелени. Поцеловались. Она думает, у него все время бабы. И все время он их трахает. Или они его. Да фигня все. Это сдалека кажется, что все вокруг друг на дружку лезут. Если б все так было, не было бы и Таньки-давалки, нашлись бы другие. А по-настоящему если, так по пальцам пересчитать. В это лето вообще никого, ну, кроме того дурного раза с Ромалэ. И Танька еще два раза. И не хотелось особенно. Нет, конечно, если бы прибегали и сами ложились, было бы, разве ж можно пацану нормальному удержаться. Но не прибегали же. А самому лазить, искать, вздыхать типа любовь, таскаться следом на пляже… он потому и поклялся так быстро, что разницы ж никакой, особенно теперь. Теперь ему надо, чтоб или эта, с ее клятвой. Или никого. Да и ладно. Голова яснее будет.

Возвращаясь, стягивал шнурок высохших шортов на впалом животе и с беспокойством искал глазами маленькую фигурку. Сидит. Ждет.

Вот только теперь получается, что он вроде послушался Петра. И делает, как тот просил.

— Я думала, ты заснул там, — она сидела, подняв тихое лицо с яркими глазами. А волосы уже перемешивались с наступающей ночью.

— Не. Пойдем, правда, спать?

Еще только уйдя к этому обрыву, они спустились вниз и Горчик, откинув неровные пластины камня, вытащил упакованную в полиэтилен одноместную палатку. Звонко стуча молотком, ползал по каменному исподу скалы, а Инга ходила следом, подавая колышки. Смеялась и ахала, когда под каменным навесом расцвел алый полукруглый пузырь. И немедленно влезла внутрь — смотреть, а Горчик стоял снаружи, пристально глядя на узкие ступни и загорелые щиколотки меж раскинутых краев полога.

— Да, — согласилась она и встала.

От туристической зоны слышалась невнятная тихая музыка, почти заглушали ее песни степных сверчков.

Горчик подошел ближе, и Инга, сразу поняв, положила руку ему на узкое худое плечо, вложила другую в подставленную ладонь.

Топтались на краю обрыва, черными силуэтами на фоне сверкающей лунным молоком воды. И сама луна, уже посветлев, медленно, незаметно для глаз вплывала выше в черное, мохнатое от звезд небо.

Горчик легко держал руку девочки, не сжимая, не потому что боялся сделать больно, а потому что не хотел с ней, как Петр. Опускал лицо к волосам и медленно вдыхал запах. Соль, ветер, солнце и там, под всем этим — она. Тянущий сердце, ее запах. Темный и свежий.

А она, закрыв глаза, зная, он ее бережет и не даст им свалиться, так же легко прикасалась лицом к его шее. И внутри все таяло, от такой же легкой невесомой нежности, которая паутинками окутывала сердце. Будто она проснулась утром, рано-рано, и входит в воду, такую летучую, что сейчас она унесет ее в небо, такое же — летучее.

Как хорошо, что я осталась…

Почти не открывая глаз, медленно спускалась за мальчиком по скалам. В палатке легла на подстеленный коврик-пенку, как привыкла спать, на бок, согнув ногу и бросив перед лицом руки с раскрытыми пальцами. И только тогда на минуту проснулась, позвать.

— Ты где там? Мне холодно, спине.

Он вдохнул. Выдохнул. И придвинулся, обнимая ее и укладывая лицо к шее под разметавшимися жесткими прядками. Инга повертелась, прижимаясь к нему, локтями и ступнями уворачивая вокруг двух тел, сомкнутых в одно, старое покрывало.

Засыпая, подумала, хорошо бы ненадолго проснуться ночью. И чтоб проснулся он. Совсем ночью, когда вокруг волшебство и можно все-превсе, чего днем никак нельзя. Или пусть это все-превсе хотя бы приснится. Обоим.

19

В библиотеке было тепло. Батареи, спрятанные под подоконниками, заметно грели, и Инга старалась выбрать место, чтоб тепло, но не у самого окна — из окон изрядно сквозило. Хорошо, что по нынешним временам народу тут всего-ничего, и она по воскресеньям привычно усаживалась за третий стол, перед этим пройдя к окну, чтобы прижать пустым стулом потертую бархатную портьеру.