Инга

— Козел, — с чувством сказал Горчик и она вздрогнула.

Прижимаясь к его твердому плечу, сказала поспешно, желая, чтоб не стал задавать вопросов:

— Да ерунда это. Думаешь, я такая вся слабенькая? Пусть только попробует еще раз подойти.

— Я его убью. Если хоть что сделает тебе. Убью.

Инга испуганно посмотрела на закаменевший профиль и сжатые губы.

— Сереж, помнишь, ты мне обещал говорить только правду? Не смей таких вещей больше. Ты понял? Нельзя.

Уговаривая и сердясь, подумала с еще большим испугом, а и сама хотела. Лежала ночью, не спала. Думала о том, что Ромалэ можно заманить в подводную пещеру. И удрать, выбив из расщелины деревянные ступени. Он останется там. И думая, никакой жалости не испытала к лощеному наглому Рому. Потому испугалась себя. А теперь, глядя на затвердевшие черты Горчика, поняла, что может сделать он. Повторила, почти со слезами:

— Нельзя! И ты обещал мне. Что у нас будет все хорошо-хорошо. Хотя бы сейчас!

Горчик повернул к ней узкое лицо, смягченное улыбкой.

— Будет, Михайлова. Цаца моя, и сейчас будет. И всегда будет.

Поднял руки ладонями к ней:

— Только не проси, чтоб я клялся!

— Ты сам захотел тогда! А теперь я значит виновата? Дурак ты…

Но он, перебивая, заорал во все горло:

— Дура ты, Михайлова!

И хохоча, они повалились, съезжая вместе с маленькой лавиной песка.

Вечером, совершенно уставшие от солнца и сверкающей воды, снова сидели молча, намертво сцепившись руками, смотрели, как прыгает и трещит огонь. Лика молчала, разглядывая их, улыбалась тихонько. Иван, ставя в песок пустую тарелку с выщербленным краем, сказал густо в ответ на тихое молчание:

— Это все их сила, Лика. Мы старики, я вот болею. Поизносились. А эти двое, — кивнул в сторону одновременно повернутых к нему тихих лиц с глубокими глазами, — они как источник живой. С нами делятся. Потому старики так любят сватать, да с детьми возиться.

— Экие мы вампиры, — вздохнула Лика.

— Нет. Так мир устроен. Скажешь, плохо?

Вместо жены ему ответила Инга, прижимаясь плечом к своему мальчику.

— Хорошо.

Горчик кивнул, соглашаясь. И вдруг спросил:

— Иван. У тебя в инструментах долото есть? Нет, зубило. Ну, такое, чтоб по нему молотком.

— Я погляжу. Там в доме полный ящик всякого ржавья. А тебе для чего?

Серега помолчал. Мотнул головой, рукой отбросил со лба светлые волосы.

— Ну… потом, ладно? Я сперва, в общем, после скажу.

Инга сонно подумала, вот, что-то затеял. Как хорошо, что это будет утром. А сейчас они уйдут в сарайку. Это самая лучшая на земле сарайка. Во всем мире. Это райка-сарайка.

— Бери свою лялю, — сказал Иван, — еле сидит уже, на песок сползает, укладывай спать.

29

Они шли друг за другом — идти было далеко, берегли силы. Узкая полоса влажного убитого мелкими волнами песка твердо ударяла по пяткам. И ветер шумел прибоем в левое ухо. Инга шла первой, оглядывалась на Сережин пристальный взгляд и, смеясь, поводила плечами. С непрестанным и уже привычным удивлением смотрела на себя его глазами — смуглая крепкая спина с полоской синего купальника, лопатки, синие трусики ниже талии, и мерно работающие ноги. Было немного неловко идти так, и пару раз споткнувшись, она остановилась, хватая его за локоть и толкая вперед:

— Теперь я буду смотреть.

Обходя, Горчик на ходу обнял ее, остановился целовать, но Инга, по-жеребячьи встряхивая гривкой, замотала головой:

— Отстань, сам сказал, далеко идти. Скоро совсем жарко.

Он громко вздохнул, отпуская горячие локти. Пошел, расплескивая мелкую стеклянную воду, с удовольствием постукивая пятками. А Инга, спотыкаясь, не отводила глаз, шла следом за узкой гибкой спиной, ниже поясницы отчеркнутой трусами с растянутой резинкой. Горчик поддернул их, перекашивая на бедрах, и оглянулся. Скалясь, спустил пониже, завилял задом, не переставая мерно шагать. Радуясь, слушал, как она хохочет, и театрально ежился, когда ногой поддавала мелкую воду, брызгая на его ноги.

Идя следом, она думала — всю жизнь могу так. Смотреть, как работают мышцы, как изгибается он в поясе, мелькают мокрые ступни, разбрызгивая светлые капли. И волосы то и дело ветер сносит в сторону, а тонкая сильная рука привычным жестом подхватывает их, закидывая со лба.

«Беленький совсем. И коричневый».

Он резко остановился, бросая на песок сумку. Повернулся, ловя ее руками, и потащил в воду.

— Привал. Окунемся и посидим.

— Окунемся, — согласилась она, валясь в прозрачное, праздничное, — и полежим. На рубашках.

Так и сделали. Надев кепки, устроились посреди совершено пустого пляжа, длинного, как взлетная полоса. Лежа головой на ингиных коленях, Горчик сказал, глядя вверх, на ее подбородок и грудь, охваченную мокрым трикотажем.

— Сняла бы. Для здоровья. А то сырое ж все. Только на солнце долго не жарь, вредно.

Инга сразу же развязала мокрый узел и, проводя хвостиком по его лицу, удивилась весело:

— Откуда знаешь? Такое вот, женское.

— Та. Послушала бы с первого класса, мать на веранде — диеты, гимнастики, кремы всякие. Калории там. Я теперь ученый, хоть куда. И трусы.

— Да? А ты?

— И я… Только попу не спали, будешь у меня как гамадрил, с красной жопкой.