Инга. Мир

— Гла-агольные рифмы, — скорбно возражала Нюха за спиной, шмыгая, — это ты сачкану-ул, сочинял когда.

— Здрасти! — возмутился Олега, — а крючком, глагол, по-твоему? Нет, я — пиит. И вообще ангел.

20

Ветер бился в лицо и грудь, дергал растянутый подол майки. Тарахтел мотор и Нюха, оглянувшись, прокричала:

— Чего замолчал?

Олега отплевался от кудрявых волос и крепче обхватил девочку через живот:

— Патлы свои распустила, да тьфу. Тьфу.

— А-а-а! — закричала Нюха и прибавила скорости, вильнув на повороте степной дороги и подняв за скутером клубы белой пыли.

— Смотри, Оум, ковыль!

— Угу. Тьфу. Вижу. Долго еще?

— А вон же! Палатка сверху. Тачки наши.

— Не вижу! Все застила, та тьфу.

На песке у дома Гордея Инга сидела, мокрая и счастливая. Смотрела сверху в лицо Горчика, держа на коленях его мокрую голову. Трогала светлую бровь, проводя пальцем от переносицы к виску. Он тут. И будто не было этих лет, таких долгих. Кажется, подними глаза и перед ними — длинная лента зернистого шелка, уводящая к насыпанным плоским камням, что стоят и лежат, вываливаясь из русла древней реки. А на песке мальчик и его девочка. У которых впереди все-все.

Она наклонилась, ближе к серым, с зеленым отсветом глазам.

— Хочу. Чтобы все-все у нас было, Сережа Бибиси.

И он закрыл глаза, соглашаясь.

Потом они шли обратно, усталые от купания, и оба думали о том, что сегодня ночью в доме будет только старый Гордей. Дети уехали, к своим друзьям, прихватив с огорода полмешка картошки и пакет с «зеленями». На прощание Нюха поцеловала Ингу, всхлипнула, но сдержалась. Важно трясла руку Горчика, и он так же важно кивал в ответ. А после снова подошла к Инге, мягко тесня ее в сторону, прошептала:

— Вам спасибо, Инга Михална, вы ангел. И я вас люблю.

— Ладно тебе.

— И Сережу вашего люблю, ну так, не так, как вот, а по-другому, ну…

— Я поняла, — засмеялась Инга.

— Он хороший. Вы может, думаете что-то. Но нет. Он хороший.

С тем и уехали, уговорившись встретиться в Керчи, в михайловском доме, откуда Инга и Серега собирались потом сразу уехать к каменному дракону, что терпеливо ждал на шумной площади огромного санатория, когда его сделают.

Инге было немного грустно. И так же немного страшно. Внутри будто размахивались качели, так сильно, закидывая ее в юность и после возвращая обратно, что она боялась свалиться. Украдкой взглядывала на серьезное худое лицо, с жесткими скулами, понимая — жесткость эта и от возраста и от пережитого тоже. Ждала, с ноющей щекоткой в сердце, придет время разговоров. И боялась, их так много, вещей, которые нужно будет сказать и выслушать тоже.

А он, поймав ее взгляд, медленно улыбался, улыбка становилась шире, мешалась с недоверчивостью в серых глазах. И качели делали еще один взмах. Он счастлив. И тоже боится. Но — счастлив так, что до сих пор не верит. Счастлив. Это значит — все будет хорошо.

Умывшись, она села за стол, и глядя, как садится напротив, чтоб видеть ее, смотреть и смотреть, как она сама, сказала вполголоса:

— Балда ты, Горчик. Все время тебя буду пилить.

— Пили, — согласился он и снова улыбнулся так, что у нее защемило сердце.

Господи, думала испуганно, улыбаясь в ответ, подвигая тарелку с жареными бычками, растрепывая мокрый пучок петрушки, да пусть же будет нам все хорошо, хватит уже. Не надо больше испытаний, приключений, пусть дальше будет обычная, нормальная, как у всех, жизнь. И я в ней — пилю своего мужчину, да просто так, для проформы, чтоб понимал.

За углом громыхал Гордей, иногда бормотал что-то, и тогда в беседу вступал Кузька, повизгивая и колотя хвостом так, что им было слышно.

А потом Инга перемыла посуду и они вместе ушли в комнату, уже в ту, где раньше ночевали мальчишки. Там остановили время, и вышли уже в темноте, моргая на тусклый свет лампочки под навесом.

Гордей пил чай, посматривал молча. И они тоже молчали. Не могли еще говорить. И друг с другом тоже.

Серега держал пальцами горячую кружку. Думал о том, что у них снова появилось потом, в этом потом они будут разговаривать, но до этого еще целая вечность. В нее нужно поместить хоть малую часть того, что они пропустили. Не до разговоров.

Так что, за ужином мало было сказано слов, только самые необходимые — о чайнике и сахаре, о завтрашней погоде, и нужно бы посмотреть байду, вроде течет, да конечно, завтра вместе глянем, Гордей, да идите уж, вроде я сам не исделаю…

Они занимались любовью ночью, тихо и долго, пока не заснули одновременно, будто упали в смерть, но под утро так же вместе проснулись. И сбегав в туалет, продолжили, снова без слов, только разглядывая друг друга в медленно светлеющем воздухе. Горчик отворачивался иногда, закрывая глаза, и встряхивал головой. Пока Инга, волнуясь, не повернула его лицо к себе.

— Что? Да что? Скажи! Я что-то не так, да?

— Дура ты, Михайлова, — начал он, и она засмеялась, пристально глядя, будто держа его на стальной нити взгляда, боясь отвести глаза, чтоб не упустить, подняла руку, сгибом кисти вытирая слезу на виске.

— Я… когда ты так говоришь, я… Извини, давай. Я слушаю.

— Красивая.