Инга. Мир

Тропка вниз была крутой и очень извилистой, так что Инга не стала отвлекаться на глубокомысленные вопросы, что же она тут делает, и чего ей от Петра и «его кодлы» надо. Просто сосредоточилась и осторожно стала спускаться, следя, чтоб ее прикрывали густые ветки кустов. Над бухтой склон ниспадал террасами, заросшими сухой травой, и кое-где из нее торчали серые клыки скал. У одной такой скалы Инга сошла с тропы и, пригибаясь, спряталась. Отдышалась, прислушиваясь. Но шум моторок, ветер, шелест травы заглушали нижние голоса. И она выглянула, ступая по сухой траве в обход высокого камня.

Дернулась обратно. Он смотрел снизу прямо на нее, в глаза, спрятанные черными стеклами под тенью длинного козырька. А женщины, вставая, шли в воду, разводя руки и запрокидывая к солнцу покрасневшие лица.

Инга прижалась спиной к неровному камню, облизала сухие губы. Сердце глухо и больно стучало, заглушая внешние звуки, и она испуганно заоглядывалась. Еще не хватало, чтоб он, заметив мелькнувшую за кустами голову (как Петрушка прыгаю, вот глупость какая), полез наверх, и сейчас выступит из-за ветвей. Но ветер мирно качал верхушки травы, стелились по жаркому воздуху тонкие нити позднего ковыля, перепархивали по стеблям чертополоха щеглы, вертя красными шапочками на крошечных головах.

И, отдышавшись, она решительно полезла обратно, прямо по склону, хватаясь руками за пучки травы и наплевав, смотрит ли он в спину внезапной гостье. Все, думала мрачно, сгибая ногу и с силой подтягивая себя вверх, отворачиваясь от поднятой с глины пыли, нафиг, полюбовалась и хватит, завтра еще поснимай, чего там Олега просил, и домой, развлеклась, финита. А сейчас даже не думай, Инга Михайлова, чего тебя принесло, и зачем ты повторяешь собственное прошлое, так же, как двадцать лет назад, прячась за камнем, пока он там за кем-то волочится. Поразительно. Как будто ничего не изменилось! Она подглядывает, и он вдруг смотрит. И она — одна. А вокруг него, как всегда — дамы и дамочки. И зря Ташка возмущалась, некоторые из них очень молоды и привлекательны. А может быть, потому и возмущалась…

Перед глазами, как в кювете с раствором, проявлялась и становилась все четче картинка, вот же, а думала — не разглядела. Голые женские фигуры, важно ступающие в зеленую прозрачную воду. Высокие и маленькие, худые и толстые. А рядом с Петром — совсем девичья, с маленькой круглой попой и узкими плечиками, укрытыми копной светлых волос. И тонкая рука, держит его руку.

Ну, хоть штаны свои стаскивать не стал, усмехнулась Инга, и, несмотря на грозные себе запреты, все же прислушиваясь — а что чувствует она сама, вспоминая увиденную картинку?

Быстро шла по утоптанной золотистой дороге, обходя редких гуляющих, мужчин в панамах, женщин в цветных платьях и детей с марлевыми сачками. И, оставшись одна, там, где мягкие колеи изгибались, упираясь в небо на подьеме дороги, обрадовалась, рассеянно осматриваясь по сторонам. Ей наплевать! На то, кем стал и кого держит за руку. Правда, наплевать. Вчера еще думалось что-то об Олеге, стесняло дыхание, мучило, а сегодня вдруг отпустило. Да пусть его, это его жизнь и он ее выбрал.

«Так почему ты бежишь, все быстрее, Инга, и смотришь по сторонам, чего ждешь?»

Она резко остановилась, дергая с головы надоевшую кепку. В глазах наплывали слезы, мешая смотреть, но она не стала их вытирать, потому что вдруг пришел ответ, такой грустный и безжалостный. Тогда, Инга, из-за скалы вышел Горчик, и закричал тебе гадости, кривляясь. Потому что не мог, что ты влюблена в другого. Понимал, он просто пацан, а ты любишь — художника, красивого и талантливого. Но каждый раз оказывался рядом, дергал, беспокоил, сердил. Был, в общем.

Он тогда был.

— Ах, черт, — прошептала, и пошла дальше, медленно, глядя через слезы на степную дорогу.

А думала, время вылечит. И тут вдруг, когда казалось, почти все прошло, и стало мягко печальным, случился обвал. Лавина. Шторм. Стихийное бедствие. На бедную голову Инги Михайловой.

— Все снова, что ли? Ах, черт и черт!

Во дворе быстро прошла мимо Гордея, забыв прикрыть расшатанную калитку. Сунулась в комнату к мальчикам, но там на топчане валялся сладко спящий Васечка, раскинув руки, покрытые цветными драконами и черными иероглифами. Выскочила снова во двор и, встав напротив Гордея, сказала деловитым сильно дрожащим голосом:

— Кладовка. Или чулан что ли. Какой…

Старик посмотрел на ее прыгающие губы и, взяв за плечо, потащил в обход дома. Втолкнул в маленькую времянку, темную, с одним кривым окошком, сказал:

— Крючок тут, снутри.

И захлопнул облезлую голубую дверь.

Инга накинула крючок, села на продавленный пыльный диван и, глядя на газовую плиту, заставленную старыми казанками, заплакала.

* * *

Мороженое в маленьком кафе было очень вкусным. Инга ела медленно, вытянув под белый столик ногу и расправив на бедрах тонкий цветной подол. Черпала ложечкой зеленоватую фисташковую мякоть, вдумчиво отправляла в рот. Потом отламывала кусочек черного шоколада. Потом запивала апельсиновым соком из высокого, потеющего холодной слезой стакана.