Инга. Мир

- Да, - кивнула, соглашаясь с Гордеем. Как тут не понять, все понятно же. Танец, фаранж, вода, тихая музыка. Смутная фигура Петра у самой воды, сидит буддой. А поодаль, за его спиной, мужские фигуры, замотанные в покрывала. Только глаза блестят из-под складок, отражая луну.

- Если б я. Мужик бы, - с силой пожаловалась Гордею, - ха, я б тоже там блестела б. Еще бы. Глазами.

- Угу, - кивнул Гордей и захрустел яблоком.

- А где? - спохватилась Инга, поворачивая тяжелую голову.

- К утру придут, - успокоил старик, - Кузька! На!

Кузька умильно подскочил, огрызок исчез в освещенной лампочкой пасти.

- Жрет! - удивилась Инга, - яблок даже да?

- Та все он жрет, - согласился Гордей, - чисто саранча, - чаю что ли?

- Мне?

- Ну не Кузьке ж.

Гордей встал, поддергивая свои прозрачные трусы, и согнулся над замурзанной газовой плиткой. Инга откинулась к стене, моргая сонными глазами. Какой он. Наверное, если б Маугли, то такой был бы с него дед. Дед Маугли.

- Гордей?

- У?

- А я можно тебя... ну... сфото... - не сумела выговорить и засмеялась.

- Чего ж. Да. Завтра, как солнце будет. Или щас прям надо?

Она замотала головой и подняла руку, что-то там ею показав. Это было проще, чем говорить.

Старик снова сел, налил себе еще вина и выпил, разглядывая Ингу острыми небольшими глазами.

- А мужа чего не взяла? Или плохо живете?

- Я? А... да, я... А нету!

- Угу.

Он повертел на столе кружку. Инга вяло подумала, какой чай. Может, еще выпить. Или не надо уже.

- Не надо уже, - кивнул Гордей, и стал пытать дальше, - а чего горюешь? Этот царь блох тебе кто?

- Кто? - она расхохоталась, и Кузька тут же подскочил, готовно виляя хвостом.

- Ой. Ох-х. Повелитель мух который? Петр? Мне было, шестнадцать. влюблена была. У-у-у... Гордей, знаешь, как здорово, я была влюблена. Совсем же девчонка.

- Жалеешь теперя?

Она покачала головой и положила руку на косматую Кузькину башку. Вдруг стало как-то весело и смешно, над собой смешно. И как же славно, что сидит Гордей и хоть смотрит так, слишком уж пристально, но все равно.

- Нет. Это счастье. Я была... горячая такая. Это же я была. Понимаешь? Не в книжке. Нигде. Просто - я. А любить, не, я его не люблю. Это, наверное, кризис. Женский. Была девочка, а пора уже, потому что возраст. Ну, плевать. Просто - все хорошо.

- Угу.

Она вскинула голову и стукнулась затылком. Засмеялась.

- Вы чего так глядите?

- Мы?

- Гордей, ты смотришь, мне неловко. Чего так вот?

Старик помолчал, потом оглянулся на шипение чайника. Протянул руку, выключил газ. И встал, вырастая из-за дощатого стола высоченной колонной, увенчанной старой головой в седых космах.

- Ну его, чай тот. Иди спать, Инга, - и вдруг добавил, не отводя пристального взгляда, - девочка...

Протянул ей руку. Инга подала свою, поднимаясь и покачиваясь. Все же странный он дед. Может, решил поухаживать? Живет тут, на песке, кругом каждое лето полуголые тетеньки. А она тут распелась, про свои кризисы и влюбленности. Да еще: мужа нет, мужа нет.

- Но я спать, - уточнила, выбираясь из-за стола и цепляясь ногами за деревянные ножки. Гордей кивнул, таща ее по тропинке. Поставил перед темнеющей будкой, сунул в руку что-то прохладное. Доложил, как днем:

- Клозет. Фонарик не утопи, новый.

И скрылся в ночном сумраке.

Выйдя из культурного огородного клозета, Инга постояла, раздумывая, идти ли умыться. Но стало ужасно лень и так хочется спать...

И, повесив фонарик на ручку двери, ощупью побрела в дальний угол за деревца. На четвереньках вползла в палатку, упала ничком, прижимаясь щекой к спальнику, кинутому поверх выданных Гордеем одеял. Дергая ногами, забралась внутрь целиком. Почти сразу заснула, на боку, подогнув коленки к груди и почему-то улыбаясь.

Танцующая избранная ей снилась, будто на склеенном куске пленки, повторялись и повторялись изящные движения стройных ног и изгибистых тонких рук, луна роняла светлые блики на копну вьющихся волос. И падало снова и снова в темную воду белое кисейное покрывало. Фаранж. Девушка, волосы, грудь, бедра. Фаранж. Петр. И группа неподвижных мужчин. Мужчин.

Сон останавливался, пережидая далекие ненастоящие голоса:

- Точно спит? А ты ее накормил хоть?

- Та спит, не тарахти.

- Хватит орать уже.

- Я не орю. Ору то есть. Димк...

- Ша, браты. Завтра...

- Я свет гашу?

- Где мобила? Колян? Ты куда...

- А ничо так эта, стриженая. Я ее с собой беру, завтра.

- Так. Все. Васек, гаси уже.

Избранная поворачивалась, откидывала голову так, что волосы закрывали всю спину, падая на маленькую светлую попу. И луна входила в огромные глаза. Оставалась там.

7

К утру Инге приснился Вивин ментоловый карандашик и, просыпаясь, она разлепила глаза на яркую, просвеченную жарким солнцем синеву шелковой стенки. Застонала, хватаясь за висок и ворочая в пересохшем рту сухой язык.

Голова болела так сильно, что она испугалась - не добежит до клозета, проворонит. Села, скользя головой по шелку.

Хорошая штука палатка, но вылезать из нее, все равно что откидывать одеяло, лежа в стоящей на площади кровати. На люди - сонная и неумытая, под ярким насмешливым солнцем. А - надо.