Читаем Инга. Мир полностью

Инга сидела и слушала. Как хорошо, что Вива настояла, и она все же поступила на заочный, не в Москве, а поехала в Харьков, куда шел быстрый прямой поезд — можно было не волноваться, что Олега там с Вивой надолго остаются без нее. Ночь в плацкарте, и утром все еще по-южному болтливый шумный город, в котором в то странное время поспешно открывались отдельные филиалы вузов, а после, выпустив два-три потока специалистов, закрывались, или переезжали, или меняли название. Оставляя студентам дипломы и то, что за ними. За дипломом Инги лежала огромная степь, полная через край волшебного древнего знания. И слушая, записывая, сидя в библиотеках, а позже, зарываясь во всемирную паутину, она не уставала поражаться огромности, да что там — внутренней бесконечности живого, которое вот оно — рядом. Три года, что провела она в аудиториях, арендованных филиалом института фармакологии, оказались очень малым временем, слишком малым, чтобы узнать даже небольшую часть, но они научили ее правильному подходу, умению не просто сваливать в кучу новые знания, а складывать их в цельную картину. Наверное, за тем и поехала, думала после, радуясь собственной жадности, той, что не давала все бросить и забыть, оставив лишь кудряво выписанные строчки в полученном дипломе. Она была в ней с самого детства, в своей степи, полной трав. И ступила в нее же, понимая, что начала знаний распахивают перед ней бесконечность. Думала об этом. Улыбалась и не спорила с людьми, что видели вокруг лишь траву или только небо, и защищали неведение, поэтизируя. Но сама для себя не умела просто шевелить пальцами, в попытках рассказать, и шла, узнавая еще и еще, будто осторожно ступала босыми ногами, трогая бережной рукой листья, ветки и стебли. Которые становились каждая — книгой, с шелестящими страницами. Для одной травы — открыта первая, для другой — несколько уже перевернуты и прочитаны. И ни для одной невозможно закрыть ее книгу, увидев конец. А не было его.

Была еще одна часть знания внутри большого. В тяжелых справочниках узнавала на глянцевых иллюстрациях или фотографиях знакомые с детства цветы и травки, и, тягостно беспокоясь за Олежку, который где-то там носится по степи над крепостными развалинами, с такими же пацанами, читала и выписывала в тетрадь: «все части растения смертельно ядовиты», или «семена в период полного созревания становятся опасными и могут вызвать…», или «млечный сок, в малых дозах излечивающий болезни глаз, при неверной дозировке приводит…»

Позже, гуляя с Вивой и разглядывая то самое, что вызывает, приводит, становится из обычного вдруг смертельно опасным, спрашивала удивленно:

— Да как мы еще живы-то, ба? Чем больше узнаю, тем огромнее количество опасностей, буквально, вот!

И показывала рукой на изогнутые мохнатые стебли белены, несущие на себе рядочки белых с черными жилками цветков, на торжествующий куст испанского дрока под старой стеной, на яркие листья прекрасного дурмана с сидящими на них охотниками-богомолами…

— Все неизвестное для человека на всякий случай — волчья ягода, — смеялась Вива, — ты это замечала? Вот и растет рядом с нами дереза или жимолость, осыпаются вкусные ягоды, для большинства они — волчьи, так, на всякий случай.

— Ну, да. Это я понимаю, сама так верила в детстве. Но взрослые, ба. Если вокруг полно ядов, буквально руку протяни. И если так много зла, как любят о том причитать… ведь есть люди, знающие, как близко возможная смерть, и как легко убить.

Вива наклонялась, срывала тонкий стебель молочая с коронкой зеленовато-желтых мелких цветков.

— Знание приносит ответственность. Так чаще, чем наоборот. Ну и приятно думать, мы все же люди, а не безумные дьяволы, иначе давно бы друг друга перетравили. Так?

— Наверное…

Наверное. Ингу успокаивала внешняя Вивина безмятежность, ведь ее Вива всю жизнь провела с травами, правда, больше ее интересовали те, что цветут. Но все равно некоторые свои тетради казались Инге живым и угрожающими, будто там, под обычной обложкой наливались тайными соками тайные знания, зрели по мере того, как заполнялись страницы. Потому всегда были спрятаны далеко, от чужого глаза. Да и сама Инга редко их перечитывала, поняв, чем опаснее знание, тем сильнее оно врезается в память, и уже никуда не уходит, содержится в ней самой.

Она сидела в зеленой глубине кустарникового буша, в центре долины Солнца, на прохладном лобастом валуне, выложив на кусок белого полотна свою дневную добычу. Издалека, приглушенные колючими ветками, что торчали низко, цепляя волосы и царапая плечи, раздавались голоса. Кто-то купался, оря и визжа, другие готовили еду на кострах. С тропинки и верхнего края обрыва тоже слышались крики, и она, на минуту отвлекшись, послушала их.

Перейти на страницу:

Похожие книги