И ушел. Поодаль заходил в воду, складывался, аккуратно ныряя, показывал задницу в плавках, после — сомкнутые ступни. Выходил, встряхивая мокрой головой. Изгибаясь под тяжестью растопыренной сетки, садился на корточки, высыпая добычу. Блестел под солнцем коричневыми плечами.
Инга сердито отвернулась, боясь, детишки увидят, как она провожает его глазами и запинается, рассказывая.
— Моцик он в яме сныкал, за шиповником, — выжидательно продолжил Васечка, и замолчал.
— Я слушаю, — поспешно отозвалась Инга.
— Там тень. И еще там родник, не тот, что в долину сбегает, а мелкий совсем, сочится. Думаю, его сегодня комары пожрали знатно. Но зато там нежарко ж выходит.
— Выходит, — задумчиво согласилась Инга. Хлопнула себя руками по коленям.
— Мальчики. Мне нужно, чтоб вы наверху вот что сделали…
Серега ухватил сетку за оба края, сжал кулаками покрепче и, окунув полную черных ракушек гремящую колбасу в мелкую воду, потряс, возя по песку. Ракушки послушно гремели, обтирая с себя веточки водорослей и мелкие морские желуди. Когда руки устали, поднялся, с удовлетворением осматривая черный глянец раковин. И повернулся, снова издалека увидеть Ингу. В желтом, уже плавно идущем на убыль свете она была яркой, как бережно раскрашенная терракотовая статуэтка. Сидела во главе кружка внимающих детишек, вполне уже взрослых, вообще-то, и что-то показывая руками, говорила. Замолкала, слушая. Поправляла густые волосы. Вот повернулась, так знакомо, так сладко изгибая спину, подняла лицо к этому, длинному, как верста, парню в военной панаме. И тот заторопился, размахивая руками-граблями. Горчик опустил руки, пристально глядя, как парень сверху смотрит на тяжелую женскую грудь, охваченную по смуглому черным трикотажем. И вздрогнул от вкрадчивого голоса рядом.
— Вам помочь? Сережа…
Интонации очень напомнили ему недавнюю, этого лета Лерочку-королевочку, хотя голос был не ее. Горчик присел, старательно расправляя сетку с ракушками.
— Угу. Костер там пошевели, я принесу сейчас.
— Я помогу, — угрожающе пропела сирена, трогая его плечо и качая перед носом загорелой обнаженной грудью.
Горчик затравленно посмотрел на суровую Ингу. Та поспешно отвернулась и снова стала слушать речи вьюноша в панамке. Очень внимательно.
— Я сам, — рыкнул Горчик и девушка, надув губу, ушла шевелить костер.
Он выдохнул, оставляя в покое сетку. Поднялся и пошел, независимо задирая подбородок, уселся рядом с Димкой и стал слушать, сверля глазами Панамку. Тот смешался и сел, умолкнув.
Но тут сверху раздались крики. И Димка, вскакивая, обрадовался:
— Явились. И орут, правильно орут, вы ж так сказали, Инга Михална, чтоб слышал, да?
22
— Степь, — сказал им тогда преподаватель Виктор Димитриевич и наклонил голову, слушая слово, — степь. Одно из слов, что звучит одинаково в самых разных языках. Потому что травы — это кожа земли, ее шкура, и растут они там, где не могут вырасти деревья, они — везде. Практически. Даже после катастроф первыми на выжженных землях появятся травы. И мы с вами знаем, в них есть все. Да и всегда знали. Знание это уходит, становится неявным, затмевается техногенными открытиями. Но не исчезает и нужно просто снова прислушаться и присмотреться, заново открывая его и поражаясь силе.