Гришка опустил голову. Общение с этим бугаем нисколько Парфена не вдохновляло.
— И Химик тебе не поможет при всем его авторитете! Он и впрягаться-то при серьезном раскладе за тебя не станет.
— Кто ты — и кто был в их кругу Васька Улыбка! — неожиданно встрял в разговор «вечный старлей». Помолчав, дав Гришке подумать, он безжалостно продолжил: — А есть еще одна сторона этой медали. Допустим, ты как-то сумел пережить общение с Самосвалом. Так тут тебя удавят по приказу того же Кости или Хвороста. Не сечешь, почему? А потому, что на хрен ты им теперь живой нужен! Удавят тебя, конечно, по-тихому, чтобы на их пацанскую честь пятно не упало!
— Да-да, — тут же поддержал его следователь, — ты — свидетель, а теперь вдвойне опасный свидетель! И кто даст им гарантию, что ты не расколешься?!
Парфен стиснул зубы и молчал. Мысли в его голове носились со скоростью урагана.
«А ведь не врет, падла! И адвоката пацаны такого странненького прислали — носа не кажет! Да и сколько молчать можно?! Нужно же как-то крутиться — а то точно за паровоза поканаю! Если не пожизненное, то за авторитета Улыбку удавят — все не легче! Эх, без ментов не выкрутиться!»
Гришка понимал, что как-то нужно устанавливать диалог с Тарасовым, но идти вразрез с бандитскими принципами не хотелось, да и боязно — еще свеж в памяти был урок, полученный совсем недавно в камере. Парфен отнюдь не был глупым юношей и прекрасно понимал, что за красивые глазки никто поблажек ему делать не будет. Оставалось два варианта — либо крупные деньги, либо услуга. Услугу ментам он мог предложить только одну — слить информацию о пацанах.
Олег Андреевич, немного помолчав, вновь принялся за свое:
— То, что ты молчишь, — это же тебе во вред! Я материалы передам прокурору — и баста! Тут тебе накрутить по самое «не хочу» хватит! А так, глядишь, смягчающие нашлись бы! — вкрадчивым тоном заметил Тарасов.
— Я никого не убивал, — глухо отозвался Гришка, — я за рулем сидел.
— Вот и рассказывай, как все было, — тут же слез с края стола Ходаков и принялся маячить из угла в угол.
Парфен выдал свою версию убийства Улыбки. По его раскладу получалось, что его просто наняли подшоферить, а стрелял Вадим.
— Что ты мне тут горбатого лепишь! — повысил на него голос Тарасов. — Самосвал тебя с пушкой видел!
Начав признаваться, Гришка опять остановился на своей версии и не хотел от нее отступать. Придуманный вариант развития событий казался ему наиболее выгодным. Парень понимал, что подчистую ему отмазаться не удастся, но, коли Свирид умер, грех этим не попытаться воспользоваться. Участие в первом преступлении он отрицал напрочь, утверждая, что женщина в темноте обозналась.
Но, на его удивление, Тарасов не сильно давил на него, вел себя вполне покладисто и даже разок одернул опера, когда Артем Михайлович заорал на подследственного. Допрос длился долго, и перед расставанием Тарасов опять намекнул Гришке:
— Пора бы тебе, парень, хорошенько подумать! Твое будущее — в твоих руках!
«Яснее некуда, — в мыслях усмехнулся молодой человек, — сдай товарищей — и получишь вместо пятнадцати трешку! Хотя трешкой-то я теперь вряд ли отделаюсь!»
Меж тем он пробурчал себе под нос что-то такое, что должно было означать согласие подумать, и, заложив руки за спину, сопровождаемый конвоиром, отбыл к своей камере.
— Еще немного, еще чуть-чуть! — улыбаясь, пропел Ходаков, заговорщически глядя на капитана.
— А, — небрежно махнул рукой тот, — это только начало!
Оба работника МУРа поняли друг друга без слов.
Когда дверь в камеру за Гришкой закрылась, молодой человек неожиданно почувствовал странную перемену в общей атмосфере. Нет, вонь от немытых мужских тел была по-прежнему. Нарушилось что-то другое в камере. Через некоторое время Парфен понял, в чем дело: за его отсутствие к ним подселили троих новых «жильцов» — мужчин в возрасте тридцати, может, тридцати с лишним лет.
Едва Парфен увидел их, ему сразу стал понятен всеобщий настрой старожилов камеры. Кавказцы разговаривали на своем, устраиваясь в углу. Теперь все восемь шконок были заняты. Одно обрадовало Парфена — Самосвалу селиться было вроде некуда.
— На хрена чеченов к нам сунули! — ворчал Ворон себе под нос.
Напряжение росло и к вечеру разразилось потасовкой. Со стороны «старожилов» участвовали Калчан, Валет, Цыган и Парфен. Он «впрягся» в драку, поскольку ему выгодно было держаться Валета, который был инициатором побоища. Дошло дело до конвоиров, и все участники получили резиной по телесам и головам.
— Слава богу, в шизо никого на затолкали, — доверительно шепнул Парфену Ворон, не принимавший участия в скоротечном сражении.
К уже почти зажившему фингалу после «крещения» прибавилась приличная ссадина на скуле.
Но все это детали. Большую часть времени у Парфена занимали размышления на тему устройства его собственной судьбы.