Информаторы (СИ)

Григорий не мог знать, что прессовали его не столько для того, чтобы выбить показания. Материалов, доказывающих если не его прямое исполнение, то стопроцентную причастность к убийству, у Тарасова было больше чем достаточно! Следователя и опера интересовало еще одно обстоятельство, немаловажное для задуманного ими — личные качества молодого паренька, новоявленного бандюка по прозвищу Парфен. Насколько стойкий выбранный ими объект? Узнать это — основная цель проведенного «усиленного» допроса.

Григорий оказался упертым парнем. Он ни в чем не сознался.

— Ну что, Михалыч, кажется, — нормалек! — улыбнулся Тарасов бывалому оперу, когда дверь за конвоиром и обвиняемым закрылась и они остались вдвоем.

— Да, — ответил Михалыч, — работать можно!

— Ты в больницу как съездил? — поинтересовался Тарасов у Ходакова.

— Лучше не бывает! — ухмыльнулся тот. — И с девушкой удалось установить контакт, и со вторым тоже продуктивно поработал. Он даже послание своему дружку на диктофон наговорил. Послушаешь?

— Позже. Как он сам?

— Врачи говорят — не выживет. День, два. Самое большее — неделя!

— Парфенову пока ни про медсестричку его, ни про послание от дружка — ни слова!

— Олег Андреич!

— Ладно, Михалыч, не обижайся! Я на всякий случай!

Оба работника МУРа поднялись к себе на второй этаж. Григорий в это время лежал на спине в камере и совершенно не знал, что его участь практически решена. О том, что он стал джокером в большой игре, Парфен узнал уже гораздо позже!

* * *

Хрум-хрум! Гр-рым!

Состав вновь дернулся, и Парфен проснулся.

Он сам не заметил, как уснул, и теперь, щурясь, смотрел на открывшийся ему знакомый до боли вид решетки из толстой стальной арматуры. По коридору рассеялся утренний белый, как молоко, свет. Радостных ярких солнечных лучей не было и в помине.

Григорий понял, что они тормозят. Через некоторое время поезд действительно остановился. Чувство голода уже стало привычным, и, когда раздали завтрак, Григорий проглотил бурду в мгновение ока.

Сокамерники тоже здорово работали ложками, только «дед» ел неторопливо, степенно.

— Ей, паря! — окликнул он одного из первоходков. — Пошли в шашки потусуем!

— Да у меня нет ничего! — ответил первоходок.

— А мы на приседания.

Парень задумался. Проигрыш, казавшийся поначалу безобидным, мог впоследствии обернуться большими неприятностями. Случалось, человек затягивался в игру и проигрывал столько, что зараз просто не в состоянии был физически присесть. Тогда он попадал к выигравшему в рабство, становился его «шестеркой» или еще что похуже!

— Да не ссы ты, — подмигнул ему Сазан, — от скуки, по маленькой!

Наконец рязанский парень по прозвищу Сорока решился и присел на краешек «дедовских» нар.

— Парфен! — услышал Григорий голос второго сокамерника — невысокого мужчины с простоватым лицом лет сорока. — Ты с какого района Москвы?

— С Химок, а что?

— Да у меня сеструха пять лет назад перебралась в столицу. Этим летом к ней хотел сгонять! Эх, бля, сгонял!

Фамилия у мужика была Карпов, звали его Федор Сергеевич. Сокамерники называли его просто Федором. Сразу как-то получилось, что имя и заменило собой кличку. Срок он получил за непреднамеренное убийство в результате наезда. История с ним приключилась простая и глупая до банальности — купил тачку, обмыл как положено. Затем, невзирая на уговоры супруги, сел за руль вместе все с тем же приятелем, с которым покупал и обмывал свой драгоценный «жигуленок». «Погонять» они успели недолго, не больше пятнадцати минут — Федор сбил женщину и врезался в столб. Женщина скончалась по дороге в больницу, а Карпов получил свой «червонец». Произошло все так быстро и неожиданно для него, что он до сих пор еще не мог вместить в своем сознании, что ближайшие десять лет ему придется провести вдали от дома, в какой-то из колоний Мордовии или Нижнего Тагила.

Он постоянно вспоминал прошлое. Своими воспоминаниями он уже всех задолбал. Вот и сейчас Григорий довольно быстро прекратил разговор с Федором, едва тот принялся скулить о прошлом.

«Хреново будет ему на зоне!» — неожиданно подумал он, отворачиваясь к стене. От постоянного лежания болели бока, но делать было больше нечего.

«Феде хреново, а тебе?! — неожиданно проснулся внутренний голос. — Ему-то за его бабу мстить не будут, а тебя за Улыбку везде достать могут! Это тебе еще Олег Андреич Тарасов на первом допросе сказал!»

Парфен хорошо запомнил свою первую ночь в ИВС на Петровке после памятного допроса, после которого неделю болели ребра.

* * *

Все было непривычно: холодные стены, жесткий лежак. Но больше всего не давали ему уснуть последние слова следователя:

— Ты подумай, дебил, хоть раз в жизни подумай своей головой бестолковой! Тебе только кажется, что на воле лучше! — кричал тот ему в лицо, выведенный из себя упорством Парфена. — Хрен тебе, идиот! Тебе лучше сейчас здесь сидеть, у нас! На воле ты и дня бы не прожил! Ты думаешь, откуда я всю эту херь про тебя знаю, а?!

И сам же ответил на свой вопрос:

— А потому я знаю, что тебя твои же кореша и вложили! Все бандиты Москвы ищут тебя и мечтают намотать кишки на кулак! А хуже всего — свои!