Инферно

Мысленно повторяя эту фразу, Сиенна внимательно разглядывала каждый дюйм жестокой батальной сцены в надежде, что сумеет найти зацепку.

На полотне Вазари глаза смерти были повсюду.

Какие же из них мы ищем?

А может, «глаза смерти» относились к гниющим трупам, разбросанным «черной смертью» по всей Европе? По крайней мере, это хоть как-то объясняло бы чумную маску…

Непонятно почему, ей вдруг вспомнился детский стишок: Розочка в колечке. В кармашке цветы. Вокруг пыль и прах. А мы – на небесах.

В детстве, во время учебы в Англии, она любила его декламировать, пока не узнала, что он сложен в связи с Великой чумой, поразившей Лондон в 1665 году. Считается, что розочка в колечке означала гнойничок на коже, вокруг которого образовывалось красное пятнышко, что являлось первым симптомом болезни. Зараженные набивали карманы мелкими розами, чтобы перебить запах разложения своих тел и смрад, висевший в воздухе. В городе ежедневно умирали сотни жителей, чьи тела потом сжигались. Вокруг пыль и прах. А мы – на небесах.

– Ради любви к Господу! – вдруг воскликнул Лэнгдон и резко развернулся к стене напротив.

Сиенна удивленно на него посмотрела.

– Вы о чем?

– Так называлось произведение искусства, которое тут некогда выставлялось. «Ради любви к Господу».

Сиенна с недоумением наблюдала, как Лэнгдон почти бегом пересек зал и попробовал открыть маленькую стеклянную дверь в стене. Но та оказалась заперта. Тогда он прижался лицом к стеклу и, приложив к вискам ладони, чтобы не мешал свет, попытался что-то разглядеть внутри. Сиенна надеялась, что он увидит то, что искал, потому что смотритель снова заглянул в зал и нахмурился, заметив Лэнгдона у стеклянной двери.

Сиенна весело помахала ему рукой, и смотритель, смерив ее долгим осуждающим взглядом, снова исчез.

Lo Studiolo[17].

За стеклянной дверью, прямо напротив загадочной надписи «cerca trova», в Зале пятисот располагалась маленькая комнатка без окон. Задуманное Вазари как секретный кабинет Франческо I, это небольшое прямоугольное помещение венчал округлый сводчатый потолок, отчего внутри оно было похоже на огромный ларец для сокровищ.

Внутреннее убранство лишь усиливало это впечатление. Более тридцати редких полотен висели так близко друг к другу, что практически закрывали все стены. «Падение Икара», «Аллегория человеческой жизни», «Природа, вручающая Прометею кристалл кварца»…

Вглядываясь через стекло в эту роскошную комнату, Лэнгдон прошептал:

– Глаза смерти.

Он впервые побывал в этом кабинете несколько лет назад во время частной экскурсии по тайным ходам дворца. Тогда его поразило, какое обилие потайных дверей, лестниц и проходов пронизывало все сооружение, причем некоторые скрывались за полотнами, висевшими в Lo Studiolo.

Однако сейчас его интересовали вовсе не тайные ходы. Он вспоминал довольно провокационный предмет современного искусства, который был там выставлен, а именно: «Ради любви к Господу» Дэмьена Хёрста. Сам факт его демонстрации в знаменитом Studiolo Вазари вызвал тогда бурю возмущения.

Творение Хёрста представляло собой отлитую из платины в натуральную величину копию человеческого черепа, инкрустированную восемью тысячами сверкающих бриллиантов, которыми была покрыта вся его поверхность, за исключением натуральных зубов. Эффект достигался поразительный. Пустые глазницы черепа светились, передавая внушающее тревогу соединение жизни и смерти… красоты и ужаса. Хотя этого черепа уже давно не было в кабинете, воспоминание о нем натолкнуло Лэнгдона на любопытную мысль.

Глаза смерти, подумал он. Череп явно для этого подходит.

В «Аде» Данте о черепах говорится много и часто. Особенно известным является описание жестокого наказания графа Уголино в последнем круге ада – его приговорили вечно глодать череп погрязшего в грехе архиепископа.

Мы ищем череп?

Лэнгдон знал, что кабинет представлял собой своего рода кунсткамеру. Почти все картины висят на незаметных петлях и поворачиваются, открывая доступ к тайникам, в которых герцог некогда хранил дорогие ему предметы: образцы редких минералов, красивые перья, окаменелую раковину наутилуса и даже, если верить слухам, большую берцовую кость монаха, украшенную толченым серебром.

Лэнгдон не сомневался, что всех этих предметов там давно уже нет, и, насколько ему известно, никакой другой череп, кроме творения Хёрста, там не выставлялся.

Его мысли прервал громкий стук двери в конце зала. Вслед за ним послышались быстро приближавшиеся шаги.

– Signore! Il salone non è aperto![18] – раздался сердитый голос.