Они вошли в подъезд и поднялись на лифте на четвертый этаж. Все здесь было по-старому: стеклянная баночка полная окурков, бранные слова, написанные фломастерами на стенах, все те же три двери, выходящие на лестничную клетку. Их дверь была крайней справа. И только она оставалась деревянной, когда все соседи поставили себе железные. Они вошли в квартиру, и у Макса защемило в сердце, он и не думал, что ему так будет не хватать старого трюмо на пересечении коридора с поворотом на кухню, старой вешалки, на которой сейчас висела только мамина ветровка и небольшой пуфик на колесиках, на который он всегда садился, чтобы обуться. На глаза навернулись слезы ностальгии, и он отвернулся, чтобы в полумраке прихожей его волнение не так сильно бросалось в глаза.
— Ма, тебя когда-нибудь ограбят, — произнес он, наконец, с улыбкой, показывая, что это всего лишь шутка.
— Нечего у нас брать, чтоб грабить, — тон ее не был злым или сварливым, но все равно от такого тона хотелось провалиться под землю. Максим всегда с самого детства боялся такого тона. Не криков, не ругани, ничего, чем он мог бы получить по «мягкому месту», а именно такого усталого и немного расстроенного тона матери. Это было для него худшим из возможных наказаний.
— Ма, что-то случилось? — она подняла на него взгляд, в глазах у нее стояли слезы. Ма, ты что?
— Сынок, ты исчез на такой большой срок, на целых три года, даже не удосужившись мне объяснить, где ты, и что с тобой. Через два дня после твоего звонка ко мне пришли двое мужчин, судя по внешнему виду, явно бандиты. Расспрашивали меня, где ты можешь быть, не звонил ли… Я им, естественно, ничего не сказала. И не потому, что скрывала, а потому что не знала, где ты. Умудрился перейти кому-то дорогу?
— Ладно, ма, это в прошлом, — он беспечно махнул рукой.
— Хорошо, если так оно и есть. Ты отсутствуешь три года, а после этого заявляешься, как ни в чем не бывало, и спрашиваешь меня, что случилось? Мой непутевый сын вернулся, вот, что случилось, — она отвернулась и направилась к себе в комнату. — Пока ты там сидел, я тебе завтрак приготовила. Все уже на столе.
Макс догнал мать посреди коридора, обняв ее сзади, чувствуя, как ее слезы пропитывают рукав его шелковой рубашки.
— Прости меня, ма. Пожалуйста.
— Ладно, что уж там… Иди, завтракай. И так уже все остыло.
Он ушел на кухню, а из комнаты матери скоро донеслись какие-то крики и тоскливые завывания, явно не настоящие. Макс догадался, что мама смотрит очередной сериал. Раньше людям размягчали мозг мексиканскими сериалами, а теперь в игру вступил отечественный кинематограф. Он ненавидел этих бездарностей, которые снимались в сериалах. Жизнь, которую показывали на экране, была совсем другой. Он это знал, а потому не мог это смотреть. В кухню неожиданно вошла его мать. Ходила она почти бесшумно, и Макс вздрогнул, когда услышал из-за спины ее голос:
— Я через полчаса на работу. Можешь принять душ и лечь спать в твоей старой комнате. Я там кое-какие вещи держу, надеюсь, несколько коробок тебе не помешают. Постельное белье свежее, я только что поменяла.
— Спасибо, ма, — он поймал в воздухе ее руку и поцеловал, а затем вновь наклонился над тарелкой, буквально чувствуя спиной ее взгляд, немного рассеянный, будто она до сих пор не осознавала, что он действительно вернулся.
— Как у тебя с деньгами? Помощь нужна?
— Нет, ма, благодарю. У меня есть небольшие сбережения…
— Ну как знаешь. Из ребят, с которыми ты дружил, никого сейчас не найдешь. Поразъехались все. Только Женька все там же живет, — «Женька» был тем самым школьным приятелем, у которого в автомастерской когда-то работал Максим.
— Да, ладно. Я отосплюсь, а потом, наверное, прогуляюсь немного.
Он доел яичницу, приготовленную матерью, торопливыми глотками выпил чай, как будто спешил куда-то и заперся в ванной, включив воду и шаря по карманам в поисках сигарет. Раздался стук в дверь, и на пороге появилась его мама, держа в руках пепельницу. Этой пепельницей пользовался еще его отец.
— Даже не думай попытаться окурок смыть в раковину, как ты раньше делал.
— Хорошо, ма, — Макс едва сдержал смех. Его мать словно читала мысли на расстоянии еще до того, как они были высказаны вслух. А может, так оно и было…