Индейцы и школьники

Толстая серая муха плюхнулась на щёку всем весом и начала по-торгашески, довольно и деловито, потирать задними лапками. Потом обнаглевшее насекомое сделало разминочную пробежку по белой поверхности. Поверхность дёрнулась. Муха с места заложила лихой вираж, «иммельман», заход на посадку – точно на все лапы. Шмяк! Потная ладонь обрушилась на место, где только что сидела муха. А та, злобно сверкая фасеточными глазками, нарочно мацнула лоб, взлетела, села, пробежала по мокрому носу, опять по лбу, опять взлетела, опять села…

– Сука! – Алёшкина фамильно короткопалая рука с мальчишескими заусенцами, закусами и свежими порезами на всех пальцах опять шлёпнула по лбу.

Конечно же, мимо.

От шлепка звон в протухшей голове заложил уши. Голова… Лучше бы её не было. Алёшка застонал, как стонут все разоспавшиеся люди, которым в глаза лезет утренний свет. Кто-то хихикнул. Алёшка замер с закрытыми глазами. Что-то не так. Стоп. Он не дома. Не дома?! Ой! Он попытался разлепить глаза. Правый даже и не подумал слушаться.

Словно вишнёвым клеем залепили. Так. Надо было попробовать открыть левый глаз. Для этого надо было понять, где какой глаз. Правый здесь. Левый – вот он. Сделав это поразительное открытие, Алёшка почувствовал, как мысли галопом проскакали внутри черепа, стуча копытами в виски и темя. Лучше не думать. Погоди… О чём это таком важном он собирался подумать? Так. Сейчас. Кто хихикал? Это первая мысль. Он не дома… Это вторая. Теперь надо было найти что-то важное в голове. Связать эти мысли. Погодите… Он – не дома?! Допустим. А тогда – что с ним? Надо обдумать. Допустим, не дома. Тогда он отлежится и пойдёт домой. Стоп. Что-то не так. Отлежится?! Алёшка дёрнулся, извилины протестующе взвыли, мышцы от макушки до пяток застонали, желудок пригрозил Хиросимой. Тихий смех. Алёшка разлепил-таки глаза. Свет ворвался в череп, и сонный туман взвизгнул. Ой! Алёшка прикрыл глаза рукой. Левой. Да, точно, левой. Потом тихонько раздвинул пальцы, сделал малюсенькую щёлочку, очень хитро он это придумал. Ограничил световой поток, вот как он это назвал бы на экзамене по физике. «Так. Приплыли. Конец тебе, Алексей Анатольевич».

К своему ужасу, Алёшка обнаружил себя лежащим или, фигурно выражаясь, распростёртым на здоровенном тюфяке и укрытым жарким и лохматым, как медвежьи объятия, чрезвычайно толстым пледом. Вроде как пледом, но кусачим и пахнувшим овцой. Незнакомая комната. Аккуратно выбеленный потолок. Тяжеленный стул, словно топором рубленный. А может быть, и топором. Ноги лежали где-то далеко-далеко от головы. Надо было приподнять голову, но мышцам шеи не нравились робкие попытки обнаглевшего мозга что-то там покомандовать. Наконец шея натянулась, словно стропами потащила инородно раскачивавшийся череп, словно боясь расплескать мозговую боль. Или боль мозга? В мозге или в мозгу? На стулу… Нет, на стуле висела его одежда. Так. Ещё одно усилие. Если его одежда на стуле, то… То?! Правая рука метнулась под кошмой проверить трусы. Трусы наличествовали. Хохот. Он повернул голову, глаза медленно собрались и сфокусировались. На подоконнике настежь распахнутого окна сидела девчонка и смеялась, зажимая рот. Райка Зинатуллина из «А» класса. Ведёт себя по-свойски, одета в короткий халатик, нимало не скрывавший её голых ног. Алёшка, как мог, постарался не пялиться на круглые коленки. Значит, он у Татарина, у Фахраза Зинатуллина, Фахи, ещё одного старого плотника отцовской бригады. Отец убьёт. Мать убьёт. Два раза убьют, совершенно точно.

– Доброе утро, молодой человек, – Райка еле сдерживалась, полная нижняя губа дрожала, скулы прижали неожиданно широкие карие глаза. Известной всей школе чёрной косы не было в помине – Рая явно недавно постриглась и с удовольствием потряхивала чёлкой. – С возвращением в наш грешный мир.

– П-привет, – Алёшка чувствовал себя… Ну, лучше бы он не чувствовал. По крайней мере, мутный туман, заполнявший его от горла до самого до низу, перестал угрожающе раскачивать тело. Но вот ещё одна незадачка, которая вогнала Алёшку в краску, – он понял, что очень хочет писать и, что было во много раз хуже, от этого могучего призыва его член торчал колом и… и… ну, короче, это невозможно было скрыть.

Райка внимательно повела глазами по его ногам, на секунду задержалась на, так скажем, центре Алёшкиного тела (бедняга еле себя сдержал, чтобы не дернуться прикрыться – только чем и как?!), потом упёрлась прямо ему в глаза.

– Скажи, Алёша, – её мягкий, слаще рахат-лукума, голос наполнил пустую комнату. – Вот скажи, молодой человек, как это у тебя получается делать лицо одновременно зелёным и свекольным?

– А?

– Содержательный ответ, – сделала заключение безжалостная Райка. – Девушка ведёт с их сиятельством светскую беседу, а их сиятельство ни бе ни ме.

– Ты… это! – Алёшка попытался запротестовать.

– А? – вернула реплику красотка. – А что такое? Ты хочешь поблагодарить меня за то, что я выстирала твою рубашку и погладила твои брючки? Мне очень нравится твоя вежливость.

– А?