Инь vs Янь. Книга 2.

Вот руководствуясь этим я и дала согласие, потом, как он и просил, прошлась по Рамзину вдоль и поперек, изображая оскорбленную в лучших чувствах кисейную барышню. Уж это я умею. Думаю, Рамзин бы оценил мой слог и экспрессию. А Роман, по всей видимости оставшись довольным моей игрой, стал толкать ожидаемую речь о себе любимом, которую в высшей степени скромно назвал 'некоторой информацией о себе'. Причем делал он это в развернутом виде, обстоятельно и не торопясь, вышагивая по гостиной прямо как кандидат в президенты на предвыборной кампании. И если его послушать, так цены ему не было во всех отношениях. Оказывается, в отличии от того же Рамзина и многих остальных братьев, которые 'в миру' занимались бизнесом или поиском все новых удовольствий для себя, Роман трудился не покладая рук на благо человечества. И делал это на поприще науки, в частности психологии. На данный момент он как раз был известен как автор бесценных исследований по теме реабилитации и психиатрической помощи людям, пережившим травмирующие события, в том числе и всевозможные катаклизмы и акты насилия, первопричиной которых были те самые пресловутые прорывы слоев. Когда же я, подыгрывая ему, спросила, что же это за слои, то он начал пространную лекцию об истинном устройстве мира, которое мне, наивной, неведомо, о величии и безмерной важности Ордена для мира во всем мире и бла-бла-бла. В общем то, что и положено было мне услышать.

Я заметно заскучала на этом моменте спектакля и даже стала зевать и поглядывать в сторону балкона, мечтая уже оказаться на свежем воздухе, поэтому как-то поначалу пропустила момент, когда Роман стал вещать о том, какая это честь — получить в подарок от жизни судьбу Дарующей. Понятно, что тут уж я стерпеть не могла. Надо же меру знать.

— И в чем же, по-вашему, брат, заключается эта подарочная часть? — чисто автоматически раздраженно спросила я.

— Для начала в том, что ты становишься частью некоего великого действа, цель которого — сохранение мира таким, каким его знают миллиарды живущих сейчас существ, и самого факта его существования, — с нажимом произнес Роман.

— То есть, вы — весь из себя такой психолог и научное светило — считаете нормальным для себя судьбу какого-то жалкого винтика в механизме? — огрызнулась я.

— Я не воспринимаю себя жалким винтиком.

— А как же?

— Ну, если тебе, девушка, нужны такие сравнения, то уж скорее некой опорой, ребром жесткости, что поддерживает все в первозданном состоянии. И это весьма примитивное сравнение. И я, и многие другие братья все годы нашего служения Ордену не пребывали в статичном состоянии бездумной опоры бытия. Мы активно на него воздействуем и меняем согласно своим взглядам, поставленным целям и исповедуемым принципам. Хотя да, некое сходство с механизмом могу допустить. Но это для меня ничуть не унизительно, а наоборот наполняет существование таким смыслом, который совершенно недоступен простым смертным.

— Так что, по-вашему выходит, что это очень даже замечательно, когда нет своей жизни, а только это пресловутое служение высшей цели? Нет свободы, нет права делать, что хочется, а только обреченность делать то, что должно? — моё раздражение постепенно повышало градус с каждой следующей фразой.

— Это не обреченность. Это величайшая возможность и шанс.

Меня уже стало выбешивать это спокойствие и уверенность в каждом слове, которыми буквально лучился сейчас этот брат Роман. Почему-то стало абсолютно четко понятно, что этот наш диалог уже не имеет отношения к прежней театральной постановке, и то, что он говорит — это вещи, в которые он верит сам, ну, или весьма искусно старается заставить поверить меня. Только черта с два!

— Шанс на что? — против воли повысила я голос. — На то, что единицы должны принести свои жизни в жертву ради того, чтобы остальные жили себе спокойно в своё удовольствие и даже понятия не имели, что кто-то спасает их день за днем? С чего бы кому-то в своем уме не просто хотеть подобного, но еще и считать великой честью? Для этого надо совсем уж не дружить с головой!

— Интересно, что тебя больше на самом деле не устраивает, — Роман, усмехнувшись, уставился на меня, как смотрят, наверное, на любопытное животное, пока неизвестное природе, — то, что нужно поступиться своим эгоизмом и суетным существованием ради других, или то, что, если и поступишь так, никто не станет возносить тебя до небес и даже не узнает об этом?

Я сжала зубы, чтобы просто не послать этого заносчивого придурка сразу куда подальше с точным описанием маршрута.

— Кто вы все такие, чтобы судить о том, насколько другие эгоистичны и насколько их жизнь наполнена смыслом? — гнев разрастался во мне, медленно расползаясь в окружающем воздухе, становясь густой, почти осязаемой субстанцией, и, как ни странно, казалось, этот брат Роман реально видел его. Не просто видел, а, похоже, даже испытывал нечто вроде восхищения. Его глаза заблестели странным огнем, какой выдает людей фанатичных и, даже я бы сказала, одержимых.