— Охренительный выбор! — я взмахнула руками, чувствуя себя до отвращения беспомощной, потому что, глядя сейчас на Амалию, не находила сил даже саму себя убедит, что сказанное — ложь, что уж говорить о споре с нею. — Зашибись просто перспектива! Но почему?
Амалия просто пожала плечами, и в ее ледяном взгляде отразилось сочувствие и понимание.
— Я не хочу! — упрямо помотала головой я. — Не хочу никаких предназначений, не хочу даже знать всего этого. Почему я? Разве это не может быть кто-то другой?
Я понимала, что звучу жалко, и сотрясать воздух в подобной ситуации бессмысленно. Но слова вырывались сами собой.
— Что я такого сделала? — голос предательски задрожал.
— Ничего, — мягко ответила Амалия. — Просто родилась такой. Нет других причин.
— Почему же именно я? — вопрос сверлил мозг.
— Любой на твоем месте задался бы этим вопросом. Я тоже спрашивала, — печаль в глазах Амалии добавила градус к чувству необратимости происходящего.
— И что?
— Нет ответа. Просто это так. Прими это, — в ее голосе и позе предложение утешения и сочувствия. Но это не выход. Не для меня.
— Я не хочу! — мотаю головой, отвергая.
— Иногда судьба совершенно глуха к тому, чего мы хотим.
Я вдруг почувствовала себя безмерно уставшей. Пришло ощущение, что весь небесный свод вдруг опустился мне на плечи и намерен там лежать до конца моих дней, сколько бы они ни продлились. Расхотелось думать или задавать вопросы. На хрена мне ответы на них? Чтобы добить окончательно? Развернувшись и еле волоча ноги, я пошаркала в сторону спальни. Захотелось просто лечь и уснуть. Проспать долбаную вечность, а потом проснуться в своей прежней жизни и понять, что и Рамзин, и Орден, и эта Амалия с ее откровениями — просто кошмар, который развеется в ярком дневном свете.
— Яна? — голос Амалии звучал встревоженно. — Ты куда?
— Спать.
Я слышала звук ее шагов за своей спиной.
— Хочешь, мы еще поговорим? Или я могу просто посидеть с тобой, — предложила она.
— Нет, на оба вопроса, — безразлично ответила я. — Не хочу разговаривать, и мне не нужна ночная сиделка.
— Но мне еще много необходимо рассказать тебе. Я ведь не просто так поддержала идею оставить тебя здесь. Ты должна иметь четкое представление о расстановке сил и подводных течениях, с которыми придется столкнуться.
— Не сомневаюсь в этом. Но, веришь ли, мне нужно немного времени, чтобы переварить уже полученную инфу. А то все как-то неожиданно. Мысль о том, что, куда ни дернись, везде светит подохнуть, очень освежает, знаешь ли. Так что мне нужно немного уединения, — я даже не собиралась останавливаться.
Я доковыляла до постели и забралась под одеяло, накрываясь с головой.
— С тобой будет все хорошо?
Вот чего она пристала?
— Ага.
— Мне точно не нужно остаться?
— Не-а.
— Я могу просто быть в гостиной или на кухне…
Я тяжело вздохнула, желая уже оказаться в тишине.
— Просто уйди.
— Ладно, — смирилась Амалия. — Но я еще зайду тебя проверить.
— Охренительно любезно с твоей стороны.
Звук шагов затих, и еле слышно щелкнул замок на монументальной входной двери. Я лежала, свернувшись клубком на огромной постели, и не могла понять, что же чувствую. Все мысли и эмоции будто превратились в жидкость и смешались в единый коктейль, который плескался в голове, отражаясь от стенок черепа, и не было никакой возможности выделить хоть что-то конкретное в этой мутной жиже и дать ему определение. Хотя нет. Была одна упрямая тупая мысль. Если бы сейчас здесь был Рамзин, то он наверняка заставил бы меня злиться на него или вынес бы мозг безумным возбуждением. И это были бы простые и понятные эмоции, не та неопределенного состава взвесь, что колышется в моем разуме сейчас. С позиции того, что происходило в моей голове в этот момент, все, что этот мужчина заставлял меня чувствовать, было всегда таким однозначно примитивным, какими только могут быть чистая злость и концентрированная похоть. И, черт возьми, как же мне не хватает этой гребаной незамутненной простоты.
8.
Рамзин.
Я расслабляюсь и прикрываю глаза, позволяя своему телу обманчиво бессильно повиснуть в оковах, и наблюдаю сквозь ресницы, как огромная камера становится тесной от прибывающих членов Совета и братьев, их сопровождающих. Громкие голоса, запахи чадящих факелов и их яркий после длительной тьмы свет отзывается болью в моей голове, от которой мутит все больше. Истощение физическое и психическое дает о себе знать навязчивым звоном в черепе и тупой пульсацией в каждой клетке уставшего организма. Но меня беспокоит не столько физическая слабость, а то, что сознание мутится и становиться слегка нечетким.
— Я не понимаю, какая необходимость все нам спускаться сюда! — режет слух громкий возмущенный голос брата Федерико, одного из членов Совета и близкого друга отца. — Нам и раньше случалось разбирать проступки братьев. Но тогда мы это без проблем делали наверху, в главном зале, а не набивались как проклятые селедки в душную нору под землей.
— Данный случай отличается от прежних, брат! — отзывается Роман и изображает на лице притворную печаль. — Брат Игорь совершил поистине тяжкий проступок.