Инь vs Янь. Книга 1

— Почему, Яна? — сипло шепчет он. — Почему ты просто не можешь во мне нуждаться так же, как я? Почему все, на хрен, должно быть между нами только так?

Он совсем отпускает мои волосы, и руки и обнимает меня, скользя по коже повсюду.

Рамзин сжимает, оглаживая и снова целуя повсюду, куда добирается его жадный рот. А потом начинает двигаться, медленно покидая мое лоно и практически вынимая душу из нас обоих, дразня замирает и так же умопомрачительно неспешно возвращается.

Мы дышим в унисон. Хотя не дышим — задыхаемся. Наши общие звуки — это уже какой-то нескончаемый гортанный стон. Мои глаза широко распахнуты, но я теряю себя в этом скольжении, не вижу ни неба, ни моря, ни себя, ни Рамзина, зависнув где-то там, где нет вокруг ничего материального, где-то между… Я так хочу уже или вверх или вниз, это длится слишком долго, немыслимо вытерпеть. И я прошу его, умоляю прекратить и закончить это хоть как-то, не помня даже слов, невольно вырывающихся из меня.

— Я-я-я-н-а-а-а! — хрипит Рамзин и срывается, вбиваясь и ломая, наконец, это мучительное ожидание.

И я сваливаюсь за край и лечу. Лечу, срывая глотку в крике. Конечно не вверх. Всегда вниз. И больно разбиваюсь, когда прихожу в себя. Когда понимаю, что мы уже стоим под струями воды в душе.

33

Рамзин аккуратно моет меня, глядя сосредоточенно, будто забыл и изучает пальцами изгибы моего тела заново. Потом поднимает глаза и, столкнувшись с моими, усмехается. В этот раз от этой его ставшей для меня такой привычной гримасы сквозит не обычной насмешливостью или самодовольством. Она с налетом какой-то обреченности, что ли.

— Что, Яна пришла в себя и готова снова в бой? — тихо спрашивает он, проводя мыльными пальцами по моим ключицам.

Я моргаю, стряхивая с ресниц прозрачные капли, и молчу. Готова ли я в бой? Хочу ли этого прямо сейчас? Просто стою и смотрю не столько на Рамзина, а больше в себя. Не могу понять, почему при всем том, насколько он невыносим и бесит меня, ему удается пробиваться настолько далеко через мою защиту? А еще и постоянно оставлять что-то там, в этой глубине, после себя. Какие-то метки, отпечатки себя, которые не исчезают и никуда не деваются позже. Я не могу от них избавиться, как ни стараюсь, не могу игнорировать их наличие. Раньше секс для меня был чем-то сродни опустошению. В тебе копится дурная энергия, болезненное напряжение, и ты просто берешь и выпускаешь ее, чувствуя после этого пустоту, ничто. Почему же при всей требовательности Рамзина, при том, что мне кажется, что он вычерпал меня досуха, я не чувствую этой пустоты. Может, горечь, сожаление, что все между нами так, и что я такая, какая есть, но не пустоту. Откуда это желание просто поднять сейчас свои висящие бессильными плетьми руки и обвить его шею, повисая на нем? Чтобы что? Ощутить настоящую близость после близости чисто физической?

Неужели я, правда, могу этого хотеть? Почему рядом с ним эти приступы слабости и нужда в тепле накрывают меня все чаще? И если я сейчас на самом деле обниму его, что Рамзин сделает? Посмеется, торжествуя победу?

Развернется и уйдет, безразличный? Сочтет это прелюдией к новому раунду? Или просто обнимет меня в ответ? Мы так и стоим, не размыкая взглядов, в замкнутом пространстве душевой кабинки, как два чертовых дуэлянта у последней черты, когда есть еще шанс на примирение и нужно кому-то просто протянуть руку, сказать нужное слово, прежде чем разойдемся, и кто-то кому-то вынесет мозг или прострелит сердце.

Ожидание повисает в горячем влажном воздухе душевой, оно осязаемо, его нельзя не замечать. Оно длится, пока вода вдруг не становится холодной, и я с криком выскакиваю наружу. Рамзин спокойно выходит следом и набрасывает на меня большое полотенце. Я оглядываюсь через плечо, снова сталкиваясь с ним глазами, и понимаю, что момент упущен, и мы по-прежнему противники. Две враждующие стороны, у которых просто временное перемирие. И остается так и повисшим в воздухе вопрос — а возможно ли вообще примирение сторон? Есть ли какие-нибудь долбаные условия, при которых каждый из нас получит желаемое, и при этом другой сумеет сохранить себя и не будет сломлен или раздавлен. Или уж совсем утопия — возможно ли, чтобы мы вдруг стали желать одного и того же, и противостояние рассеялось, как дым, превратившись в движение в одном направлении вместо противоположных.