In carne

– Ну что ты, ей-Богу, Антон Иваныч? Распыхтелся, как самовар! Тишка, во-первых, человек. Холопом назван? Да пусть его! Но ведь и как сын, знаешь сам. Запамятовал, что батюшка мой его самолично отварной печенкою потчивал. С руки, как кенора. Охохо… Выходили мы в тот раз Тишу от такой напасти – не приведи себе Господь. Черную кровь отвести – это тебе не занозу из пальца вынуть. Нет, Антон Иваныч. Будь так добр, Тихона моего за простого холопа не держи. Наш человече. Не продаст, хоть и на каторгу пойдет. Верный… Слыхал, как изделие-то назвал? Псиной потрошиною!

– Емко, согласен я. Не в бровь тебе, а прямо в глаз. Изделие! Огроменное, тяжеленное, да все разваливается, коль не так ухватишь, собака… Не удивлюсь, сам так обзовешь, как к стеночке крепить начнешь. На что, кстати? Замочки хитрые сработаешь? Алибо на крюки, как в прежние разы? А? Впрочем, ладно, не мроя беда… До Тишки же твоего… Защищаешь парня, а он, между прочим, простой вор. Холоп есть холоп. Верный, не верный…

– Ну что же ты брешешь-то, Антоша… свет Иванович? Зачем парня зря обижаешь? Тоже мне, вора он нашел!

– А что? И нашел. Послушай, что скажу. Не сам выдумал. Люди, помнится, баяли. Мол, когда отче твой, земля ему пухом, тонкости речи нашей по приезду в Империю разбирал, этот самый Тишка на его коленях сидел, куренок неразумный, да всю брехню богопротивную на басурмансую манеру вслед за стариком перевирал. Пользовался привязанностью мастера. Вор! Ведь уворовывал, пусть не вещь, но словеса. У холопа твоего, друг мой дорогой, и ныне замашки буйна отрока. Чуть что, ерепенится, аки кнежич. Знает, подлый человечишко, твое к нему благорасположение. Вот и ходит руки в боки. А при тебе кудахчет, чтоб тебя же, дурака мягкотелого, повеселить… Куренок и есть, пусть переросток. Но славный, славный… Того не отнять. Точно ты сказал – на каторгу замест тебя запросто… Тьфу меня! И ты быстро сплюнь, дабы не накликать…

* * *

Антон Иванович выполнил приказ императрицы. Янтарный кабинет в Царском Селе.

«Теперь дело за Варфоломей Варфоломеичем, – думал про себя Лефорт, удобно расположившись в карете на подушках. – Мастер толковый, соберет все, сделает в лучшем виде. Сомнительно, что матушка Лизавета Петровна останется недовольною… Растрелли-сын – истинный клад для новой России. Подобных умельцев во всем мире не сыскать. Надо пользовать все премудрости его, все таланты… Пока не издох, чертов гений. Да… Варфоломеюшка знатной форы и отцу своему дал. Тот хоть и искусным художником слыл, да окромя коней за собой ничего, почитай, и не оставил».

Антон Иванович улыбнулся своим мыслям. И ведь действительно, Варфоломей Карлович – Растрелли-отец – больше всего на свете любил ваять скульптуры лошадей. Причем, лошадок ни чьих-нибудь, а исключительно императорских. Вот только всадники отчего-то получались так себе. Какими-то несуразными. Однако работы придворного мастера принимались высочайшими особами с удовольствием. Удивительно, но так уж повелось со времен блистательного Рима, что государи любили свою скотину больше, нежели народ свой. Да что уж говорить? Бывало, обожали коняшек поболее и собственной особы. Тратились на воплощенную в камень и бронзу память, не скупясь, а потом еще и умилялись, коль сходство бросалось в глаза… Растрелли-старший – не даром художник – наблюдательный стервец, просек такое положение вещей чуть не во отрочестве. И пользовался знанием своим без зазрения совести. Не бесплатно, отнюдь. Такой капитал сколотил, что иной европейских монарх позавидует.

В иных ремеслах Варфоломей Карлович, увы, не преуспел. Те высокородные коронованные заказчики, кого он пережил за свою долгую жизнь, понимали прекрасно, что зодчий он, в общем-то, посредственный. Однако держали при себе на коротком поводке, подкармливали щедро. Из-за чего же? Не из-за чего, а кого. Из-за сына – мастера настоящего, с кругозором завидным. А как же? Субординация. Негоже юнцу поперед батьки. И потом, годы – субстанция быстротечная. Летят, что стаи грачей. Потерпеть – не грех. Наоборот.

Придворные не хуже царственных особ хорошо знали – выгони со двора родителя, уйдет с ним и сын. А при этаких талантах Варфоломея Варфоломеевича любой европейский двор даст мастерам не только теплый приют. Все, что те пожелают…

Дружили Антон Иванович с Варфоломеем Варфоломеевичем уж лет срок. Обзывали друг дружку меж собой и в шутку, разумеется, – «басурманином» да «татарином» – корни-то у обоих были не исконными. И, хоть жили в России – один с рождения, другой – с лет отроческих, не особо любили их иные знатные фамилии. Ясное дело, все от зависти. Да и больно изворотливы оба – один по части дипломатии, другой во градостроительстве. И ведут себя как вольные менестрели: песню спел – гуляй смело. В смысле, дело сделал. А дела делали – что первый, что второй – результатом натурально залюбуешься.