In a hundred lifetimes (ЛП)

Доктор, раздираемый животным страхом потерять последний Ее отголосок, теперь не отпускает Ее ни на шаг. Ни на минуту. Его не волнует ни количество жизней и ошибок, исправно мостивших дорогу от него к Ней и обратно; ни то, что Эми и Клара считают его спятившим из-за того, что Доктор болтает с ТАРДИС (обращаясь, конечно, не к кораблю).

Все, что его волнует — две карие галактики на прозрачно-снежной коже.

В страхе сделать что-нибудь правильно, и потерять Ее проходят дни, века и тысячелетия. Кожа сменяется кожей, и теперь его тело жилисто и едко, и его по-прежнему жрет боль. Не пунктирная, дробностью тире и точек отколачивающая бесперебойный «SOS», но абсолютная, сквозная, напоминающая неспокойную нить пульса, вытянутую последним выдохом в прямую. А Ей достается смотреть, как он пляшет на углях.

У каждого существа свой масштаб времени. И время Доктора носится с поразительной быстротой, складывая секунды в минуты, а минуты в часы. Он давным-давно перестал смотреть Ей в лицо, ибо боязно увидеть все то, что сам сотворил. Доктору достаточно ощущать Ее присутствие, знать, что Она всегда за спиной, или в паре шагов сбоку. Никто из нынешних гостей ТАРДИС не замечает ничего необычного, несмотря на то, что Она днем и ночью рядом.

Оставшись в одиночестве, Доктор усердно перебирает фолианты, в изобилии раскиданные по ТАРДИС, чертит мудреные схемы на доске, и что-то путано и азартно объясняет.

Чопорно отряхнув меловые пальцы, он усаживается на лестницу и принимается перебирать кривые стопки книг. Настроение Доктора на редкость бодрое, а потому он даже зачитывает по паре строк из любимых мест.

— А вот это, послушай! «C незапамятных времен почему-то случалось так, что многие из наилучших и способнейших философов, которые были истинными светочами науки в области теории, оказывались совершенно неспособными применять эти теории на практике».

Растекшись в довольной, чуть напряженной улыбке, Доктор старается игнорировать первое Рождество, лезущее на память. Кардифф. 1869. Гельты. Бордовое платье и…

— У Диккенса безукоризненное чувство юмора! – спешно перебивает сам себя Доктор. — Взять хотя бы… — нетвердые пальцы пускают страницы суетливой волной. — «Нет на свете обмана хуже, чем самообман». Что ж, не совсем то, что я имел в виду, но в целом мысль…

Снежная пыль с Ее накидки, брошенной на кресло, стекает под пол. На щеках алеет морозный румянец.

Сглотнув неуверенную деловитость, Доктор осторожно оглядывается через плечо. Она, конечно же, стоит, облокотившись о перила, и безмолвно разглядывает его морщинистые руки, крепко сжимающие книгу. Поймав чуть панический взгляд Доктора, она почти кокетливо наклоняет голову к плечу и хитро прищуривается, будто бы знает, что сейчас произойдет.

За все эти годы, столетия, тысячелетия Доктор избегал думать о настоящей Роуз. О Роуз, что не потерпела бы умерщвления в ее честь миров, планет и рас. О Роуз, пришедшей бы в ужас, узнай, на что он пошел, чтобы удержать не ее, а необъяснимый отзвук минувшего. О Роуз улыбающейся. О Роуз плачущей. О том, что эта Роуз сказала бы, окажись сейчас на месте своего молчаливого двойника.

Подскочив на ноги, Доктор вытягивает из-под консоли телефонную трубку.

— Клара? Нет, все в порядке. Нет, не сейчас. Клара, послушай, я должен сказать кое-что важное. Извини. За что? За то, что вел себя как старый осел. Да. Нет, я здоров. Абсолютно точно. До встречи, да. Нет! Нет, еще одна вещь. Клара, мы больше не увидимся. Тебе нужно жить своей собственной жизнью.

Трубка пытается кричать, выдвигать контраргументы, но Доктор не слушает. Впервые за последние жизни он знает, что сделал то, что должен был сделать давным-давно. Они не друзья, как бы Клара не уверяла себя в обратном. С друзьями так себя не ведут. И ей, умной и миловидной молодой женщине, уготована куда более счастливая жизнь.

Оторвав взгляд от мерцающего ротора, Доктор обнаруживает, что Она, радостная, улыбается, по-девичьи прижимая кончик языка к уголку губ. Невесомости этого мгновения достаточно, чтобы где-то внутри Доктора запылала константа межреберного северного сияния. Ему не страшно остаться одному и ничуть не страшно стать собой.

Возможно, однажды настоящая Роуз вернется. В конце концов, Она всегда возвращается.

— …совершенно сам не свой, — заканчивает Наблюдатель, значительно кивая в сторону залива. Туда, где на дозаправке стоит синяя-синяя полицейская будка, с удовольствием надраиваемая седовласым Тайм Лордом. Туда, где возле нее, сканируя все, что попадется под руку новехонькой звуковой отверткой, Доктору солнечно улыбается Роуз Марион Тайлер. Наблюдатель лукаво подмигивает вам: — Но сейчас он будто бы ничего.

Комментарий к Ночь, одержимая белизной кожи.

Эпиграф:

The Illusionist (2006)

Эта часть писалась так долго, что поглотила в себя два других драббла, поэтому много медиа:

Видео-арт - http://youtu.be/lqXoXX-mYpE

Мызыка: Laura Marling - What He Wrote

P.S. Времена скачут намерено, отрывистость тоже запланированная (дневник же).

_____________________________________________________________________________________________