Импотент, или секретный эксперимент профессора Шваца

– Фил, – говорит Ударник. – Тебя уже за это с пяти репетиционных баз выгнали, а ты опять отливаешь! Ладно бы, туалета не было, так он же внизу, на первом этаже!

– Да брось ты! Моя моча – как слеза невинного младенца. Враз испарится.

Тут появляется кучерявый директор Дома Культуры Шкафчик, принюхивается, приглядывается и говорит:

– Здравствуйте, ребята!

– Здравствуйте, – парирует невозмутимый Фил.

– Я бы хотел, – говорит директор, – чтобы вы перестали здесь пить водку и курить.

– Я не пью, – быстро говорит Хэнк, который числится в ДК работником сцены. И это правда.

– И не курю, – добавляет почему-то Хэнк и это тоже правда, это все знают.

– Вы Хэнка не трогайте. Он Кришну видел! – встревает в разговор Ударник.

– А мне Хэнк и не нужен, – отмахивается Шкафчик и отсылает Хэнка убирать сцену за какими-то скотливыми выступающими, а сам спрашивает, причем так, словно для него это вопрос жизни после смерти.

– Не отлил ли ты здесь где-нибудь, Фил?

– Что вы! Как можно! Туалет этажом ниже! – изумляется Ударник. – Просто немного водки выпили… Хэнк вот недавно Кришну видел…

– Я тебя, Фил, спрашиваю!

Фил мнется. Можно, конечно, соврать, но для Фила – отливать там, где он в настоящий момент находится – дело принципа, чуть ли не святое.

– Как слеза невинного школьника… – начинает оправдываться Фил.

А по щеке редактора Бегемотова ползет муха…

ИЗ СБОРНИКА «ВЫМИРАНИЕ РЕФЛЕКСОВ»

Противовес для диктатора

(попытка летописи Смутных времен)

Дружба между Сидоровым и Продакшиным была общенародным достоянием, друзья они были – не растащить вшестером. В незапамятные времена, когда водка была дешевой и полезной, Сидоров спас Продакшина от гибели. Продакшин в те времена страдал от неразделенной любви к власть имущим, и однажды утром жизнь абсолютно перестала казаться ему медом. А потом стало совсем тоскливо, вплоть до того, что в один солнечный день Продакшин лег на рельсы и стал ждать приближения поезда. Он рассчитал, что пока паровоз будет наезжать на него своими безжалостными стальными колесами, можно запросто успеть распрощаться со всеми надеждами и отойти успокоенным. Горемыка еще не знал, что не суждено ему погибнуть под колесами локомотива.

Поезд где-то вилял своими вагонами, а Продакшин терпеливо лежал на холодных рельсах. Тут-то мимо него и прошел Сидоров, спотыкающийся под тяжестью большого красного чемодана. Вид этого странного человека, одиноко бредущего по шпалам, не на шутку растрогал Продакшина, и он вступил с ним в жаркую беседу. Оказалось, что Сидоров только сегодня приехал в Столицу, но по дороге у него выбросили в окно чемодан, вот он и пошел искать его на путях, еле-еле нашел и теперь идет обратно в город. Рассказав о себе, Сидоров выяснил, что двигается не в том направлении, а также узнал мотивы лежащего на рельсах человека. Сидоров сразу ухватил, чего добивается Продакшин, а как только ухватил, сразу же поставил свой чемодан на землю, сел на него верхом и стал отговаривать Продакшина от безумного поступка.

Пришлось поговорить обо всем, что их окружало: вспомнить о событиях 6 апреля, привести статистические данные на 14 марта, воззвать, наконец, к совести, прежде чем уломать Продакшина встать с рельс и пойти выпить пенного пива. Продакшин потом был серьезно благодарен Сидорову, всегда поил его пивом за свой лицевой счет, а позднее присвоил ему орден «Продакшина Первой степени».

Так они, в смысле, познакомились: Продакшин, когда у него наблюдалось помутнение рассудка, а Сидоров, когда он шел по шпалам с найденным чемоданом. Встретившись, они не расставались уже никогда. Напротив, с каждым днем сближались все больше и все ближе, но без каких-либо извращений. Стали докуривать бычки друг друга, дружить любовницами, придумывать фривольные надписи к рисункам из центральных газет, не упуская, впрочем, и других радостей, известных в таких случаях.

Когда Продакшин стал Диктатором, он не позабыл друга, как это иногда с нами случается, а призвал его к себе и с улыбкой вручил ему потертый портфель министра Финансов. Откровенно говоря, до этого памятного указа Сидоров даже не подозревал, не догадывался, что Продакшин – без пяти минут Диктатор. Тот тщательно скрывал свое предназначение, прятал все письма и документы в карманы, и, если ему звонили по телефону, запирался в уборной, вещая оттуда исключительно приглушенным голосом. Только однажды прорвалось: «Молчать сука! Я тебя съем!», а в другой раз: «Закрой пасть! Завтра отрежу уши!», но в то время Сидоров не придал этому должного значения. А потом вспомнил и, подыскав тетрадь для ведения мемуаров, написал так, как было. Чтоб стало известно, что ничто человечное не чуждо Диктатору, что ценит тот звонкое народное слово. Ну и еще парочку эпизодов, подтверждающих неизменную доброту Продакшина (это пришлось придумать из головы).