Императрица Орхидея

— И как же великая императрица познакомилась с Шаллом?

— Видите ли, Шалл предсказал, что ее сын принц Ши Чун взойдет на трон. Это произойдет потому, что мальчик переживет оспу, в то время как другие императорские дети умрут. Разумеется, в те времена никто не понимал, что такое оспа, и Шаллу никто не поверил. А через несколько лет брат Ши Чуна Ши Цзу действительно умер от оспы. Тогда Ее Величество поверила, что Шалл имеет особую связь с Небом, и попросила его обратить ее в свою религию. Она стала пламенной католичкой и пригласила в страну других иностранных миссионеров.

— И проблемы возникли, когда миссионеры начали строить церкви? — спросила я.

— Да. Миссионеры начали присматривать для своих храмов места, которые местные считали лучшими с точки зрения фэн-шуй. Крестьянам казалось, что тени, падающие от храмов на гробницы предков, могут потревожить их покой. Кроме того, католики всячески чернили китайскую религию, что оскорбляло чувства китайцев.

— А почему иностранцы не проявили большей рассудительности?

— Потому что они считали, что их бог — это единственный бог.

— Наши люди никогда не примут такой религии.

— Это правда, — согласился принц Гун. — Между вновь обращенными и теми, кто придерживался старых верований, начались столкновения. Люди с сомнительной репутацией, даже преступники, присоединились к католикам и совершали преступления во имя своего бога.

— Можно не сомневаться, что это привело к еще большему насилию.

— Так и было. Когда миссионеры попытались защитить преступников, местные поднялись тысячами. Они жгли храмы и убивали миссионеров.

— Не оттого ли во всех договорах с иностранцами говорится, что контрибуции на Китай будут налагаться до тех пор, пока он не сможет утихомирить восстания?

— Эти контрибуции приведут нас к полному краху.

Наступило молчание, и принц Гун вновь повернулся к императору, но тот глубоко дышал во сне.

— А почему бы нам не приказать миссионерам убираться вон? — спросила я после того, как тщетно пыталась побороть в себе желание задать этот вопрос. — Мы можем сказать им, чтобы они возвращались к нам только после того, как ситуация здесь успокоится.

— Его Величество так и сделал. Он даже назначил им дату.

— И каков был ответ?

— Угрозы начать войну.

—А почему иностранцы так стараются навязать нам свое присутствие? Будучи маньчжурами, мы же не навязываем свои взгляды китайцам. Мы не говорим им, чтобы они перестали бинтовать своим женщинам ноги.

Принц Гун саркастически рассмеялся.

— Разве нищий может что-либо требовать? — Он посмотрел на меня так, словно действительно ждал от меня ответа на свой вопрос.

В комнате становилось прохладно. Я смотрела, как нам снова сервируют стол для чая.

— С Сыном Неба обращаются, как с последним нищим! Со всей страной обращаются, как с последней нищенкой! И все вокруг слишком пристыжены, чтобы это признать!

Принц Гун сделал мне знак рукой, чтобы я не слишком повышала голос.

Во сне щеки императора Сянь Фэна порозовели. Очевидно, у него снова начиналась лихорадка. Дышал он с трудом, как будто ему не хватало воздуха.

— Ваш брат верит в восемь диаграмм и фэн-шуй, — сказала я принцу Гуну. — Он верит, что находится под защитой богов.

Гун пригубил чашку с чаем:

— Каждый верит, во что хочет. Но реальность как камень со дна выгребной ямы. Она воняет!

— Каким же образом западные люди стали такими могущественными? — спросила я. — Чему мы должны у них научиться?

— А почему вам заблагорассудилось об этом побеспокоиться? — улыбнулся в ответ принц. Очевидно, он считал, что такую тему нельзя обсуждать с женщиной.

Я сказала принцу Гуну, что в таком знании заинтересован Его Величество. И что я могу стать для него полезной.

Между нами проскочила искра симпатии. Ему показалось, что в моих словах есть смысл.

— Эта тема весьма обширная. Вы можете начать с чтения моих писем Его Величеству. Там я излагаю свои мысли о том, что мы должны избегать ловушки самообмана и... — Тут он поднял на меня глаза и внезапно остановился.

Именно благодаря принцу Гуну я узнала о третьем важном человеке в империи — генерале Северной армии и наместнике провинции Аньхой Цзэнь Гофане.

Впервые это имя я услышала от императора Сянь Фэна. Тот охарактеризовал его как честного, уравновешенного и весьма упрямого китайца лет пятидесяти. Цзэнь Гофань происходил из бедной крестьянской семьи и в 1852 году был назначен командующим армией в своем родном Хунане. Еще он был известен суровыми методами муштровки своих людей и успешным форсированием тайпинских крепостей по реке Янцзы, что принесло ему известность и похвалу со стороны нетерпеливой и истосковавшейся по хорошим новостям столицы. Он продолжал усиливать свою армию, так что его солдаты даже получили прозвище «хунаньских храбрецов». В империи они составляли самые дееспособные военные части.

После долговременных поощрений и с легкой руки принца Гуна император даровал генералу Цзэню личную аудиенцию. «Орхидея, — позвал император, облачаясь в свою драконью робу. — Пойдем со мной сегодня утром на аудиенцию: ты выскажешь свое мнение о генерале Цзэнь Гофане».