— Не следует взваливать на себя слишком тяжелую ношу. Зачем предаваться меланхолии? Не лучше ли поискать отраду в удовольствиях? Я никогда не вижу вас в театре.
На это принц Гун ничего не ответил и откланялся.
После возвращения из Летнего дворца Цыси не расставалась с придворными актерами. Они состояли на императорском довольствии, жили за стенами Запретного города в собственном доме, а в городе имели павильон, где играли спектакли. По праздникам императрица велела давать пышные представления, присутствовал двор, иногда император, всегда были фрейлины и императорские наложницы, евнухи и младшие принцы с семьями. И хотя к заходу солнца все мужчины со своими женами и детьми должны были покинуть Запретный город, представление часто длилось два-три часа. Незаметно в череде удовольствий весна перешла в лето. Мир в стране сохранялся.
С первым цветением пионов двор готовился отпраздновать день рождения наследника. Весна была благоприятной.
Дожди пошли рано и смыли пыль, а воздух прогрелся настолько, что над равнинами зависли миражи, как на пейзажах дальних стран. Оповещенная о празднике страна была рада предлогу повеселиться, и подданные готовили подарки. Дремотный покой окутал провинции, и принц Гун задумался, не была ли императрица Западного дворца по-своему мудра. Корабли белых людей по-прежнему стояли в кантонском порту, и отношения с европейцами были не хуже, чем раньше. Наместник все еще не соблаговолил принять англичанина Элгина, знатного лорда. Элгин отказывался поклониться до пола в признании своего низшего ранга, а гордый наместник не соглашался принять посланника, не желавшего преклонить колено перед представителем императора.
Но перемирие было шатким, и когда двор стал готовиться к дню рождения наследника, народ обрадовался. Люди смотрели друг на друга и соглашались, что будут думать только о предстоящем празднике. Для Цыси намечавшееся торжество было важным еще по одной причине. Долгую зиму она терпеливо ждала и сдерживала свое сердце, но чем бы она ни занималась, она вспоминала Жун Лу и свое намерение возвысить его. Незадолго до праздника она подошла к фрейлине Мэй и погладила нежную щеку девушки.
— Не думай, дитя мое, что я забыла.
Цыси смотрела в большие испуганные глаза Мэй и видела, что женщина, которую она назвала «дитя», поняла, о чем идет речь. Тайная сила императрицы заключалась в том, что, обдумывая государственные дела, предаваясь долгим ночным размышлениям и понимая все намного глубже, чем мог ожидать принц Гун, она не забывала о своих скрытых желаниях. За несколько ночей до праздника, лежа в объятиях императора, Цыси как бы невзначай прошептала:
— Я чуть не забыла…
— Забыла что, мое сердце и печень? — спросил император. Он был в хорошем настроении, потому что этой ночью получил удовлетворение и теперь снова чувствовал себя мужчиной.
— Вам ведь известно, мой господин, что начальник императорской гвардии приходится мне родичем? — сказала она сонным голосом.
— Я об этом слышал.
— Уже давно я дала своему дядюшке обещание по поводу нашего родича и до сих пор не сдержала слова. О, горе мне, горе!
— И что же?
— Если вы пригласите родича на день рождения нашего сына, мой господин, то совесть не будет мучить меня.
Император вяло удивился:
— Как? Стражника? Но разве это не вызовет ревность у младших принцев и их семей?
— Мелкий люд всегда ревнив, мой господин. Но поступайте так, как пожелаете, — прошептала она.
Тем не менее Цыси слегка отодвинулась от Сына неба, зевнула и сказала, что устала.
— У меня разболелся зуб, — сообщила она вслед, что, конечно, было ложью, так как зубы у нее были белыми и крепкими, как слоновая кость.
Она выскользнула из постели и, надев атласные туфельки, сказала:
— Не вызывайте меня завтрашней ночью, господин мой, я не хочу говорить главному евнуху, что не пойду, а непременно придется, если вы пошлете за мной.