Императорский всадник

Я не желал спрашивать загорелых до черноты рабов, трудившихся на грядках, о Клавдии, и шел наугад, предоставив судьбе вывести меня туда, куда ей заблагорассудится. Клавдия что-то говорила об источнике и старых деревьях, поэтому я все же внимательно поглядывал по сторонам и, к счастью, не пропустил высохшее русло ручья. Под древними деревьями я натолкнулся на крохотную хижину. Рядом располагались большой двор и огород, в котором копалась перепачканная в земле Клавдия. На ней были только нижняя юбка из грубой ткани и островерхая широкополая соломенная шляпа, защищавшая от жгучего солнца. Хотя я и не видел ее уже несколько месяцев, она была мне так дорога, что я сразу узнал ее по движениям рук и по манере нагибаться.

— Привет тебе, Клавдия! — крикнул я, и горячая радость наполнила все мое существо; улыбаясь, я тоже присел на корточки, чтобы заглянуть в ее лицо, укрытое под полями шляпы.

Клавдия быстро выпрямилась и испуганно уставилась на меня. Затем, залившись краской, она ткнула мне в лицо пучком фасоли, на котором еще оставались комья земли, и побежала за хижину. Я же, пораженный таким странным приемом, принялся ругаться и протирать глаза.

Злой и обиженный, обошел я потом вокруг хижины и увидел, как Клавдия, зачерпывая воду из источника, старательно умывается. Она раздраженно крикнула мне, чтобы я обождал ее где-нибудь неподалеку, а перед тем как переодеться и причесаться, подошла ко мне и сказала:

— Говорят, воспитанный мужчина, прежде чем прийти, сообщает об этом. Впрочем, чего можно ожидать от сына сирийского ростовщика? Ну, так что же тебе нужно?

Ничего себе, гостеприимная хозяйка!

Мне стало очень горько и досадно, и я молча повернулся и пошел прочь.

Но не успел я сделать и пару шагов, как она догнала меня, схватила за руку и воскликнула:

— Минуций, нельзя же быть таким обидчивым! Перестань дуться и прости мне мою грубость. Знаешь, я всегда злюсь, когда меня застают в огороде — грязную и неодетую.

Говоря это, она настойчиво увлекала меня в свою хижину, в которой пахло дымом очага, травами, кореньями и чистыми холстами.

— Погляди, я даже умею прясть и ткать, как когда-то было положено истинной римлянке, — сказала она. — Не забывай, что в стародавние времена даже надменные Клавдии сами водили волов по борозде.

Этими словами она пыталась оправдать свою нищету. Я вежливо ответил:

— Умытая водой из чистого источника, ты, Клавдия, мне дороже всех накрашенных и разодетых в шелка римских модниц.

Однако Клавдия чистосердечно призналась:

— Я наверняка стала бы тебе еще дороже, будь моя кожа бела, как сметана, лицо накрашено, а волосы уложены в искусные локоны, обрамляющие лоб; да и одежда моя должна бы подчеркивать фигуру, а не скрывать ее, и при этом благоухать всеми ароматами Востока. Но тетушка Паулина Плаулита, которая после смерти моей матери позволила мне жить здесь, не желает об этом и слышать. Сама она постоянно ходит в трауре, охотнее молчит, чем разговаривает, и любому безропотно уступает дорогу. Денег у нее достаточно, но все свои доходы она раздает нищим и еще каким-то сомнительным личностям, не давая мне ни одной мелкой монетки на румяна и сурьму.

Я невольно рассмеялся, потому что лицо Клавдии было таким свежим, чистым и пышущим здоровьем, что ей не требовались никакие румяна и белила. Я хотел взять девушку за руку, но она отдернула ее, смущенно заявив, что за лето ее кожа стала грубой, как у рабыни. Мне показалось, она что-то скрывает от меня, и я спросил, слышала ли она о моей болезни? Помолчав, Клавдия ответила:

— Твоя тетя Лелия не пустила меня даже на порог, когда я пришла навестить тебя. Впрочем, я существо разумное и кроткое и отлично понимаю, что дружба со мной не приносит тебе никакой пользы, а лишь одни огорчения. Я хочу пожелать тебе счастья, Минуций.

Я резко ответил, что сам устраиваю себе жизнь и выбираю друзей.

— Кроме того, скоро ты от меня избавишься, — прибавил я. — Мне пообещали дать рекомендательное письмо, и я буду воевать под началом знаменитого Корбуло против германцев. Моя нога совсем срослась, хотя и стала теперь немного короче другой.

Клавдия пылко заверила, что вовсе не заметила моей хромоты. Она некоторое время размышляла, а потом грустно произнесла:

— И все-таки ты будешь мне более верен на полях сражений, а не здесь, в Риме. Тут тебя в любой момент может умыкнуть какая-нибудь чужая женщина. Признаюсь, я меньше бы горевала, если бы ты из ребяческого честолюбия отправился воевать и нашел свою смерть в бою, чем если бы ты влюбился в другую. Но почему тебе непременно нужно драться с германцами? Они чудовищно свирепые и крепкие воины. Если я попрошу тетушку Паулину, она охотно даст тебе рекомендательное письмо моему дяде Авлу Плавцию в Британию. Он там командует четырьмя легионами и многого достиг, ибо бритты определенно более слабые противники, чем германцы. Дядюшка Авл, конечно, вовсе никакой не гений войны — просто в Британии легко воевать, так что даже Клавдий удостоился триумфа за свои тамошние победы.