Император Николай II и заговор генералов

Радзянко звонил по телефону также и Хабалову и спрашивал «зачем кровь?». Хабалов ни словом не обмолвился и здесь о телеграмме Государя. Позвонив Беляеву (военному министру), Родзянко посоветовал рассеивать толпу при помощи пожарных. Он также телеграфировал Государю: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца». Копии этой телеграммы были разосланы командующим с просьбой поддержать перед Государем обращение Родзянко. Первым ответил Брусилов: «Вашу телеграмму получил. Свой долг перед родиной и Царем исполнил». Вторым ответил Рузский: «Телеграмму получил. Поручение исполнено».

Между тем в четвертую роту запасного батальона Л.-Гв. Павловского полка пробрались агитаторы. Они стали жаловаться, что учебная команда Павловцев стреляет по народу. Рота заволновалась. Схватив винтовки, без офицеров, толпой вышли на улицу. Им загородила путь на Екатеринском Канале конная полиция. Началась перестрелка. Вызванный взвод Преображенского полка водворил павловцев в казармы. Рота образумилась. Было выдано 19 зачинщиков, но 21 человек скрылись с винтовками. А Протопопов опять послал успокоительную телеграмму Воейкову. Кончалась телеграмма так: «…поступили сведения, что 27 февраля часть рабочих намеревается приступить к работе. В Москве спокойно. М. В.Д. Протопопов». О бунте в Павловском полку не было сказано ни слова. В Совете Министров большинство министров высказалось за роспуск Думы, и Голицын сообщил об этом Родзянко в ночь на 27 число.

О решении распустить Думу Голицын телеграфировал в 1 ч. 58 м. ночи на 27 февраля Государю.

После стрельбы по демонстрантам настроение в социалистических «главных квартирах» понизилось. Но положение не улучшилось, так как военное начальство никуда не годилось. Не было руководительства и офицеры открыто бранили высшее начальство.

27 февраля можно считать первым днем настоящей революции. Началось с военного бунта, который потом при явном содействии Государственной Думы перешел в революцию.

В этот день начался мятеж в учебной команде Запасного батальона л. – гв. Волынского полка. Ночью во второй роте команды ст. унт. офицер Кирпичников уговаривал своих солдат не выступать завтра против «народа». Было решено заявить об этом завтра командиру 1-й роты капитану Лашкевичу. Утром агитация велась уже во всех взводах. Кирпичников спросил всех – согласны ли слушаться его приказаний. Все согласились. Когда вошел кап. Лашкевич, унт. оф. Марков заявил, что солдаты решили больше не стрелять в «народ». Когда Лашкевич бросился к нему, он был убит.

Вместо энергичных и быстрых мероприятий, офицеры обсуждали вопрос, что делать дальше. Затем происходит что-то невероятное – учебная Команда выходит на улицу, а командир батальона, предложив офицерам разойтись, куда-то уезжает.

Учебная команда во главе с Кирпичниковым отправляется в Преображенский полк. К ним присоединяется 4-я рота преображенцев. Тут же убивают полковника. К ним присоединяется рота Литовского полка; затем саперы. Присоединившиеся рабочие ведут мятежников вперед. Играет музыка. Офицеры, не принимавшие участия в этом мятеже, прячутся от озверевшей солдатни. Все направились к казармам Московского полка. Часть московцев присоединилась к мятежникам. Офицеры отстреливались из военного собрания. Толпа начала громить полицейские участки. Затем, осадив тюрьму «Кресты», освободила всех арестантов.

После этого толпа солдат и рабочих поджигает здание Окружного Суда. Пожарная команда не допускается к тушению пожара. И затем озверевшая толпа кричит: «Все в Государственную Думу!» И лавина человеческого месива плывет в Думу…

Хабалов несколько раз доносил в Ставку, «что среди котла событий», беспорядки продолжаются и приказаний Его Величества он выполнить не может.

Родзянко нашел у себя на квартире следующий указ: «На основании статьи 99 Основных Государственных Законов, Повелеваем: занятия Государственной Думы прервать с 26-го февр. сего года и назначить срок их возобновления не позже апреля 1917 года, в зависимости от чрезвычайных обстоятельств. Правительствующий Сенат не оставит к исполнению сего учинить надлежащее распоряжение». Государственный Совет тоже распускается. Государыня послала Государю телеграмму, которая заканчивалась весьма тревожно: «Очень беспокоюсь относительно города».

27 февраля утром Родзянко опять послал Государю телеграмму: «Положение ухудшается. Надо принять немедленно меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии».

Правительство не приняло никаких мер, чтобы в Думу никого не пропускали и чтобы не было никаких демонстраций.