Император Николай I и его эпоха. Донкихот самодержавия

Именно от Третьего отделения императору поступила записка: «Исследуя все стороны народной жизни, отделение обращало особенное внимание на те вопросы, которые имели преобладающее значение… Между этими вопросами положение крепостного населения. Третье отделение обстоятельно изучало его бытовые условия, внимательно следило за всеми ненормальными проявлениями крепостных отношений и пришло к убеждению в необходимости, даже неизбежности отмены крепостного состояния». Именно жандармы в 1839 году напоминали Николаю, что «весь дух народа направлен к одной цели – к освобождению», что «крепостное состояние есть пороховой погреб под государством».

Не декабристы, не «проснувшийся» Герцен, не «солнце русской поэзии» Пушкин, а лично главный «держиморда» России генерал от кавалерии граф Александр Бенкендорф.

В свете тоже далеко не все понимали и принимали лазоревые мундиры жандармов, считая, что унизительно менять их на военный мундир. Палки в колеса жандармам вставляли не только полицейские, но и власти на местах, не желавшие делиться с ними влиянием. И губернатор, и жандармский офицер независимо друг от друга доносили каждый своему начальству обо всем происходящем на подведомственной территории. При этом виной различных нарушений и непорядков с удовольствием называли именно конкурентов.

Не всегда понимали жандармов даже в семьях его руководства. «„Не будь жандарм“, – говоришь ты, – спорил глава Отдельного корпуса жандармов генерал-лейтенант Леонтий Дубельт со своей супругой, – но понимаешь ты… существо дела? Ежели я, вступя в Корпус жандармов, сделаюсь доносчиком, наушником, тогда доброе мое имя, конечно, будет запятнано. Но ежели, напротив, я, не мешаясь в дела, относящиеся до внутренней полиции, буду опорою бедных, защитою несчастных, ежели я, действуя открыто, буду заставлять отдавать справедливость угнетенным, буду наблюдать, чтобы в местах судебных давали тяжебным делам прямое и справедливое направление, – тогда чем назовешь ты меня?»

Известно, что Дубельт презирал доносчиков так, что при выдаче им наград десятками или сотнями рублей придерживался цифры три (в память 30 серебреников, говаривал он). Федор Достоевский, которого тот допрашивал по «делу петрашевцев», называл генерала «преприятным человеком».

Однако неистовый Герцен в «Былом и думах» так отзывался о нем: «Дубельт – лицо оригинальное, он наверное умнее всего Третьего и всех трех отделений Собственной канцелярии. Исхудалое лицо его, оттененное длинными светлыми усами, усталый взгляд, особенно рытвины на щеках и на лбу ясно свидетельствовали, что много страстей боролось в этой груди, прежде чем голубой мундир победил или, лучше, накрыл все, что там было. Черты его имели что-то волчье и даже лисье, то есть выражали тонкую смышленость хищных зверей, вместе уклончивость и заносчивость. Он был всегда учтив».

В ответ Дубельт тоже не пожалел для Герцена нескольких теплых слов: «У меня три тысячи десятин жалованного леса, и я не знаю такого гадкого дерева, на котором бы я его повесил».

Но тот же Герцен и пытался сохранить беспристрастность, повествуя о жандармах: «Большая часть между ними были довольно добрые люди, вовсе не шпионы, а люди, случайно занесенные в жандармский дивизион. Молодые дворяне, мало или ничему не учившиеся, без состояния, не зная, куда приклонить главы, они были жандармами, потому что не нашли другого дела… Нельзя быть шпионом, торгашом чужого разврата и честным человеком, но можно быть жандармским офицером, не утратив всего человеческого достоинства».

Зарубежная агентурная деятельность больше полна мифами, чем реальными достижениями отделения. Собственной агентуры у него не было, а прирожденные шпионы из дипломатического корпуса своими агентами делиться не собирались – сказывалась вражда ведомств. Так что некоторое оживление заграничной работы было связано лишь с польским восстанием 1830–1831 годов и слабенькой слежкой за наиболее «отвязными» вольнодумцами вроде Герцена и Михаила Бакунина.

Можно ли сказать, что деятельность отделения вызывала в обществе страх? Маловероятно, слишком уж слабым было влияние жандармов на умы обывателей. Презрение? В военной среде любой иной род войск, кроме собственного, вызывал пренебрежение. Жандармы же, особенно не купаясь в чинах и наградах, просто получали возможность более свободного «бизнеса» в свою пользу.

К примеру, Дубельт состоял пайщиком в крупном игровом притоне Политковского и на вырученные средства покупал имения, записываемые на имя столь противящейся поначалу его мундиру супруги. Бенкендорф состоял членом ряда крупных акционерных обществ и тоже не брезговал получать дивиденды. О взятках младшим чинам ходили слухи, чаще необоснованные, о слухах о взяточничестве в любом ином ведомстве. Такая уж у нас национальная традиция.