Император Юлиан

- Вперед, цезарь! Над тобой счастливая звезда! - Театрально повернувшись к легионерам, он продолжал: - Наш полководец непобедим. Если будет на то Божья воля, уже сегодня Галлия будет свободна! Слава цезарю!

Больше ничего и не требовалось. Под восторженные крики солдат Юлиан отдал приказ готовиться к бою. Улучив минуту, я подъехал к нему поближе - так, что наши стремена со звоном ударились, - и сказал:

- Прекрасная речь. Вполне годится для истории.

- А как тебе знаменосец? - спросил он с хитрой мальчишеской ухмылкой.

- Как раз то, что требовалось.

- Я с ним вчера весь вечер репетировал - все, до малейшего жеста. - И Юлиан поскакал строить войска в боевой порядок, ибо вдали уже показались германцы. Их полчища выстроились вдоль реки, насколько хватало глаз. В первых рядах выделялся сам король Кнодомар, толстяк с огромным животом и алым султаном на шлеме.

Ровно в полдень Юлиан отдал приказ к наступлению. Германцы вырыли на нашем пути несколько рядов траншей. Сидевшие в них лучники, замаскированные зелеными ветвями, неожиданно дали залп по нашим легионам, и те в замешательстве остановились. Они еще не отступали, но и не двигались вперед.

Вот когда Юлиан показал себя! Он как вихрь носился на коне от центурии к центурии и от легиона к легиону, срывающимся голосом гнал людей в атаку, грозил отступавшим. Не помню, что именно он говорил, но общий смысл был таков: перед нами дикари, разграбившие Галлию, вот он, долгожданный миг, - теперь мы им покажем! Тех, кто хотел бежать, он иронически упрашивал: "Только прошу вас, не увлекайтесь преследованием врага! Этот берег Рейна обрывист, важно вовремя остановиться - пусть германцы тонут, а вы поберегитесь!"

Саму битву я представляю смутно. В тот знойный день несколько раз ее исход висел на волоске. Однажды наша конница дрогнула и обратилась было в бегство, но натолкнулась на непроницаемую стену пехотных резервов. Отчетливее всего мне запомнились лица германцев. В жизни не видал ничего подобного и, надеюсь, никогда уже не увижу. Если бы на свете действительно был ад, там бы меня окружали одни сражающиеся германцы: у них длинные, крашенные в рыжий цвет волосы, похожие на львиную гриву, вздувшиеся на шее вены и безумные глаза навыкате. Скрипя зубами, они издают бессвязные вопли, похожие на яростное рычание. Большинство из них были пьяны, но это лишь делало их злее. Нескольких я убил собственноручно, другие едва не убили меня.

Рассеяв нашу конницу, германцы, рассчитывая на свое численное превосходство, двинулись на пехоту, но они не учли, кто их противник. Между тем это были два лучших легиона римской армии - корнуты и бракхиаты. Выстроившись "черепахой", прикрыв головы щитами, солдаты этих легионов стали шаг за шагом врубаться в орду германцев. Можно сказать, это был переломный момент всей битвы - так, если верить Оривасию, наступает кризис во время лихорадки, когда в течение нескольких часов решается вопрос о жизни и смерти больного. Нам суждено было выжить. Германцам - умереть. Битва закончилась страшной, омерзительной резней. Вдоль берега Рейна громоздились горы раненых и умирающих высотой в человеческий рост. Некоторые задохнулись под грудой тел, другие просто захлебнулись в крови. За всю жизнь такое мне довелось видеть лишь раз, и с меня этого довольно.

Внезапно, будто по сигналу (на самом деле это был просто инстинкт самосохранения - те, кто бывал на войне, хорошо с этим знакомы), германцы бросились к реке, а наши солдаты ринулись вдогонку. Зрелище было жуткое: варвары в отчаянии бросались в реку в надежде добраться до противоположного берега вплавь. Был момент - и это вовсе не гипербола летописца, - когда Рейн на самом деле тек кровью.

День уже клонился к вечеру. От пережитого меня била нервная дрожь, все тело ныло. Юлиана и его штаб я нашел в палатке, разбитой в ясеневой роще на высоком берегу реки. Черный от пота и пыли, наш полководец выглядел бодрым и свежим, как перед началом боя. Мы радостно обнялись.