Император Юлиан

Нашим главным стратегом был Саллюстий, человек очень даровитый и во всех отношениях достойный восхищения - возможно, даже чересчур достойный. Частенько казалось, он играет чью-то роль - скорее всего, Марка Аврелия: весь такой скромный, такой сдержанный, серьезный, такой благоразумный и прочая, прочая, прочая - все качества, которыми, как люди вбили себе в голову, следует восхищаться. Это-то его и выдавало. В человеке хорошее всегда перемешано с дурным, и он должен иметь хотя бы один недостаток, Саллюстий же состоял из сплошных достоинств. Можно себе представить, скольких трудов стоило ему играть эту роль - тем более что он наверняка понимал, что на самом деле далеко не тот, за кого себя выдает! Так или иначе, независимо от того, что им руководило, он производил на всех самое благоприятное впечатление и хорошо влиял на Юлиана.

Сняв осаду с Отена, Юлиан отправился на север, в Осер, где остановился на несколько дней для отдыха. В отличие от других полководцев, которые изматывают солдат бесконечными переходами, он всегда использовал любую возможность, чтобы дать им передохнуть. Из Осера мы двинулись в Труа; это был трудный поход - на нас все время совершали налеты германцы. Внешность у них устрашающая: они высоки и мускулисты, а волосы у них длинные и, по обычаю их племени, окрашены в красный цвет. Одеваются германцы примерно так же, как и мы, поскольку носят доспехи, содранные с убитых римлян. В лесу германцы - грозная сила, но на открытой местности не выдерживают натиска и бегут.

В Труа нам пришлось несколько часов проторчать под городскими стенами: насмерть перепуганный гарнизон никак не хотел поверить, что мы не германцы и возглавляет нас действительно цезарь. Кончилось тем, что Юлиан самолично вышел вперед и развернул то самое знамя с "до тошноты схожим" изображением императора. Он приказал открыть ворота, и ему подчинились.

После дневки в Тревесе мы повернули на Реймс. По предварительному соглашению с Флоренцием, к августу месяцу там должны были сосредоточиться главные силы нашей армии с тем, чтобы двинуться на Кельн. В Реймсе мы соединились с прибывшим ранее Марцеллом, и вскоре после нашего приезда состоялся военный совет. Просидев весь день в седле, я едва держался на ногах и мечтал лишь о ванне и все же поплелся на совет вслед за Юлианом и Саллюстием.

Военные успехи Юлиана пришлись Марцеллу совсем не по вкусу. На вопрос Юлиана, готова ли армия к походу, он ответил "нет". Когда она будет готова? Ответ уклончивый. И наконец твердо: "В этом году генеральное наступление невозможно".

Тогда поднялся Юлиан и стал лицедействовать. Он врал так вдохновенно, что ему бы позавидовал сам Одиссей, а я просто не верил своим ушам! Начал он печальным тоном:

- По дороге сюда я думал, что все вы рветесь в бой с варварами и готовитесь к нему, но увы, оказывается, ничего не предпринимается и мы опять вынуждены обороняться…

Марцелл угрожающе заворчал, но Юлиана уже понесло. Ты помнишь, как это бывало, когда на него нисходил дух (он вроде бы считал, что это Гелиос):

- Генерал, я представляю здесь особу божественного императора и прислан для устрашения варваров. Мне поручено отбить города, сданные тобою, и прогнать дикие племена за Рейн, в их дебри. Давая присягу цезаря, я поклялся победить или умереть.

- Но, цезарь, мы… - Вот и все, что удалось промямлить Марцеллу. Оборвав его на полуслове, Юлиан выхватил из-за пазухи свиток - правила этикета, которые вручил ему Констанций, и угрожающе потряс им в воздухе.

- Ты видишь, Марцелл? Смотрите, все смотрите! - Он размахивал свитком, как знаменем. Никто не мог разобрать, что это за документ, но все видели печать императора. - Это личное послание божественного императора. Гонец привез его мне в Отен. Государь приказывает нам взять Кельн. Такова его воля, и нам, его слугам, надлежит повиноваться.

Марцелл и его приближенные просто оцепенели. Никто не слышал, чтобы Констанций когда-либо отдавал такой приказ, так как последнего просто не существовало, но мог ли такой искушенный политик, как Марцелл, признать перед советом, что ему не известно что-либо, относящееся к его компетенции? Дерзкая ложь Юлиана возымела действие - он получил командование армией.

Юлиан Август

Стоя на помосте у городских ворот Реймса, я делал смотр своим легионам. День был, по всем приметам, неблагоприятный: жаркое августовское солнце палило немилосердно, стояла предгрозовая духота. Все мы обливались потом, с меня он лил просто ручьями, а над головой вился рой мошек. В этот момент мне подали короткое послание из Вьена. Флоренций извещал, что моя жена благополучно разрешилась от бремени мальчиком, но он вскоре умер. Плена чувствует себя хорошо. На этом письмо кончалось.

Я испытал странные чувства: радость отца, узнающего о рождении сына, и, мгновение спустя, горе при известии о его смерти. Передав письмо Саллюстию, я отвернулся и стал смотреть, как легионы под звуки флейт входят строевым шагом в город.