Император Единства Владимир Марков Бабкин

Серебряный голос плыл над островом и морем, обращаясь к рассветному солнцу. Солнцу, которое вот-вот должно было явить свой лик из-за горизонта. Вероятно, так же пели в этих местах древние, поклоняясь дневному светилу, как божеству. Но сегодня само Солнце было лишь визуальным символом Той, в чей адрес звучал сейчас ангельский голос.

Солнечный диск показался из-за горизонта, и Маша, допев свой гимн, замолчала.

Ветер развевал ее платье и волосы, но она все еще была там, в своей песне.

Сказка закончилась?

— Я тебя разбудила?

Маша стояла не оборачиваясь, прекрасно понимая, что кроме меня тут никого быть не может.

— Ты разбудила не меня одного. Вместе со всеми жителями острова ты разбудила солнце.

– Прости.

– За что? Это было лучшее пробуждение в моей жизни.

А кто недоволен, что его разбудил на рассвете прекрасный голос Императрицы, пусть напишет жалобу в мою Канцелярию. Я уж разберусь с каждым. С каждым сигналом. И позабочусь, чтобы впредь их будил другой голос. Не такой ангельский.

Маша все так же стояла, глядя в рассвет и я понимал, что любые слова и касания сейчас будут лишними. Волшебство момента. Симфония.

— Я проснулась, когда еще было темно. Ночь. Лишь лампадка у образов. И, поверишь, я вдруг испугалась – взойдет ли солнце? Наступит ли новый день? Глупости, конечно, но… Я глупая, да?

Она стремительно оборачивается и попадает в мои объятия. Целую ее висок.

– Нет, любовь моя, ты точно не глупая.

Царица и прочих земель Императрица шмыгнула носиком, прижимаясь щекой к моему плечу.

– Я не знаю, что на меня нашло. Но почувствовала, что песней должна приветствовать новый день и восславить Богородицу. Меня назвали в честь нее и она дает мне силы. И я запела. Я никогда так не пела. Никогда. Словно сияние разлилось вокруг меня. Веришь?

— Да, моя радость, верю. Я сам это видел.

Она подняла голову и заглянула мне в глаза.

– Правда?

– Да.

* * *

ГЕРМАНСКАЯ ИМПЕРИЯ. БЕРЛИН. БОЛЬШОЙ ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ШТАБ. 1 октября 1917 года.

– Что ж, воистину наступают решающие дни, Эрих. Итог Великой войны в твоих руках. Судьба Рейха поставлена на карту, и мы не имеем права дрогнуть.

– Да, Пауль, я понимаю. Мы нанесем им смертельный удар.

– Удачи, Эрих. Я верю в нашу победу.

– Благодарю, Пауль. Мы победим.

Гинденбург и Людендорф пожали друг другу руки. Один оставался, другой уезжал. Каждый должен был выполнить свой долг. Каждый на своем месте.

Великая Игра вступала в свою решающую фазу.

* * *

РОМЕЯ. МРАМОРНЫЙ ОСТРОВ. РЕЗИДЕНЦИЯ ИМПЕРАТОРА. КВАРТИРА ИХ ВЕЛИЧЕСТВ. 18 сентября (1 октября) 1917 года.

Закатное солнце клонилось к горизонту. Где-то внизу волны накатывали на берег в своем вечном движении. Прекрасная погода, отличный вечер, грядет романтическая ночь.

– И как мы объясним это народу?

-- Суворин обыграет все это в самом лучшем виде, могу тебя уверить в этом.

– Я понимаю. Но, все же, как?

Маша нервно теребила край салфетки. Вечер не был томным. Все было сложно.

Я нехотя ответил:

– Как вариант, можем сказать, что тебе было видение…

– Видения не было.

– Ну, как вариант.

– Видения не было. Я не стану это говорить.

Да, проблема. Маша искренне верует и не станет лгать в этом вопросе.

– Ну, хорошо, не было видения. Ты можешь принять обет или что-то такое, что потребует от тебя соблюдения ограничений.

Она с сомнением смотрит на меня.

– Ты не понимаешь. Когда все это начнется, случится паника. Пусть и не сразу. Но, когда она случится, тысячи богомольцев устремятся на остров. Ты их чем и как собираешься сдерживать? Будешь топить суда с паломниками?

– Хм…

Под этим углом я как-то не рассматривал вопрос. Видимо зря.

– Ну, ладно, надо подумать. Я не готов в этой части тебе ответить. Но решение мы найдем обязательно. Твое пребывание в Убежище – это не вопрос нашего желания или наших чувств. Уверен, что Ною и его семье не слишком нравилось задание построить Ковчег, как и Моисею вряд ли импонировала идея таскаться по пустыне с евреями сорок лет. Лично мне бы не понравилось.

– Я понимаю. – Маша промокнула губы многострадальной салфеткой. – Но в этом вопросе врать я не стану. Это богохульство. Возможно твоему Суворину это и безразлично, но не мне.

Ох уж мне эти заморочки. Но, выхода нет. Надо думать.

– Хорошо, это отдельный вопрос. Но в части «Дневника» у тебя есть возражения?

– «Частный дневник Императрицы». – Царица проговорила это с каким-то смакованием гурмана, который пробует новое для себя кушанье. – Суворин представил мне целый список тех, кто мог бы стенографировать, редактировать и доводить до ума мою диктовку. Но, уверен ли ты, что народу это будет интересно?

– Уверен. Ты – икона стиля.

Маша поморщилась.

– Я не икона. Не опошляй святые символы.

Чертыхнувшись про себя, я поискал более нейтральное определение, которое не будет оскорблять чувства верующих, особенно тех из них, кто сейчас пьет чай со мной на террасе.