Читаем Император Бубенцов, или Хромой змей полностью

Отводил при этом глаза, супился. Оно и понятно. В залах ресторана «Парадиз», куда направлялись наши шутники, находились в тот день люди и в самом деле необычные. Но они были необычны совсем в ином смысле. Вовсе не в том, какой имел в виду Бубенцов, обозначив их легкомысленным словом «педики». То был бандитский съезд, сходняк, сбор преступных авторитетов со всех уголков страны. Решались накопившиеся вопросы, уточнялись положения «понятий» – законов преступного мира. Даже официантов привезли своих, особенных. Если рассматривать синие наколки на пальцах, то у каждого официанта за спиной, считай, по две-три ходки – какое уж тут «чёрт попутал»…

Съезд проходил в знаменитом дубовом зале заведения, специально арендованном. Ради конспирации нижнее кафе, буфеты, стойки, а также так называемый пёстрый зал продолжали работать в обыденном режиме. С утра утвердили нескольких членов сообщества в звании воров. Был удостоен почётного членства и Джива, который давно этого добивался. Всё шло своим чередом. Произошло, впрочем, одно небольшое происшествие, вовсе не запланированное. В перерыве, пока накрывались столы, люди Дживы в отдельном кабинете, бывшем парткоме, зарезали человека. Случайного, как оказалось, посетителя. Джива не был вспыльчив, но иного выхода не нашлось. У только что зарезанного им человека никакой вины не было. Бедолага случайно оказался вблизи, ошибся дверью. Поднялся из нижнего буфета, спросил у какой-то рыжей косоглазой бабы, где уборная. Та молча указала. Бедолага толкнул дверь и вошёл в комнату. А там за столом сидел Джива, и груда денег лежала перед ним. И какой-то белый порошок на столе… Словом, пропал бедный человек.

Кроме Дживы в помещении находились ещё три негодяя. Два горских азиата – люди нездешние, черномазые, усатые. Горцы сунули руки в карманы, повернули к вошедшему большие внимательные носы. Третий вполне себе русский. Белобрысое толстое лицо глядело весело, добродушно, с ласковым прищуром. Лучики морщинок расходились от уголков глаз. Постаревший, но не утративший обаяния «парень в футболке и кепке»… На него-то больше всего понадеялся бедолага.

– Завальнюк, – произнёс Джива.

Один из азиатов вытащил нож, передал белобрысому.

– Как звать? – поинтересовался работяга, пробуя пальцем остроту клинка. Заступил за спину жертве.

– И-и-ай… Кс-и-зь…

Слова прошелестели, как сухая листва. Хотел было добавить Ян Кузьмич: «банковский работник», – но уже нечем было, кончился воздух в груди. Смерть подступала просто, буднично. И самый-то ужас заключался именно в обыденности происходящего. Совсем рядышком, за серыми шторами, глухо шумела улица. Было слышно, как разговаривают на повышенных тонах два человека, по-видимому, муж и жена.

Туда-то, к спасительному окну, попытался пробиться Ян Кузьмич. Кинулся к свету на ватных ногах. Забыл, что из кошмара невозможно выбежать. Пальцы царапнули по серой занавеске, скользнула ладонь по деревянной раме. Взглянул в последний раз на мир сквозь мутное стекло.

Сильные руки влекли Яна Кузьмича, оттаскивали от окна, от мира, от бытия. Как будто тащила за шиворот смерть, вытаскивала из водоворота жизни. Обмякли ноги у Яна Кузьмича, белее снега стало рыхлое лицо. Обомлели внутренности. Маленький человечек.

Прошли те древние времена, когда Муций Сцевола сжигал руку над огнём, показывая презрение к боли и смерти. Прошли давние времена, когда кощунствовал и матерился на весь мир с высокого помоста дерзкий тать, стоя уже с петлёй на шее, рисуясь перед толпой. Прошли даже и те совсем ещё недавние времена, когда, отставив ногу в обмотках и разбитом башмаке, дерзко плевался во врага коммунист, стоя на допросе.

Но те-то гибли за дело, за великую идею, за преступное злодейство. Гибли там, где и сама смерть красна, – на миру, перед скоплением народа или же в присутствии достойных врагов. Но не в тесном же закутке отдельного кабинета, обитого пыльным бархатом, среди равнодушных, недалёких людишек. Здесь не могло быть смерти геройской, красивой, возвышенной, достойной.

Да и внешне не похож был на стойкого героя Ян Кузьмич. Добрый, незлобивый, в сущности, человек. Это был (о, какое страшное, но и единственно уместное здесь слово – «был»! Ещё дышал, волновался, оглядываясь в тесном сумраке, но уже смело, смело можно говорить про него – «был»)… Да, это был раскормленный, дородный мужчина сорока с небольшим лет, только начавший жить в полную силу. Содержатель частного банка. Дававший всем нуждающимся людям срочные кредиты. Но и требовавший неукоснительного возврата. Ян Кузьмич некогда остроумно придумал проколоть глаз пластмассовой кукле и подбросить её к дверям квартиры Бубенцова. Про него-то сказал тогда Ерошка, вертя в руках искалеченную куклу: «Чтоб ты сдох, паскуда!» Вряд ли догадывался в тот миг Ерофей Тимофеевич Бубенцов, что слово его обладает столь могущественной, разящей силой.

– Сдохни, паскуда! – жёстко приказал Джива, тоже вряд ли догадываясь, что всего лишь повторяет чужие слова, что он всего лишь инструмент, послушный исполнитель давнишнего проклятия.

Перейти на страницу:

Похожие книги