Император

— Даже и тогда, потому что я не могу сказать того, чего не знаю. Мы оба нездоровы, и, повторяю, ты сделаешь хорошо, если полечишься.

Вскоре после этого совета Вер вышел из комнаты, и Антиной с облегчением посмотрел ему вслед.

Посещение претора наполнило его беспокойством, и отвращение, которое он питал к нему, усилилось. Он знал, что Вер злоупотребил им как своим орудием, так как Адриан сказал ему, что всходил на обсерваторию не для того, чтобы спросить звезды о своей собственной судьбе, а чтобы составить гороскоп для претора и сообщить последнему о своем наблюдении.

В угоду этому беспутному шалопаю, этому смеющемуся лицемеру он изменил своему господину, сделался поджигателем и принужден теперь выносить похвалы и изъявления благодарности, которыми осыпает его величайший и проницательнейший из людей. Он ненавидел, он гнушался самого себя и задавал себе вопрос: зачем окружавший его огонь ограничился тем, что слегка обжег ему руки и волосы?

Когда к нему вернулся Адриан, он попросил у него позволения лечь в постель.

Император охотно позволил, приказал Мастору смотреть за ним и затем, следуя просьбе императрицы, отправился к ней.

Сабина не была на месте пожара, но каждый час посылала туда гонца, чтобы осведомляться о состоянии огня и об императоре. При его въезде в Цезареум она поздоровалась с ним и удалилась в свои покои.

Осталось два часа до полуночи, когда Адриан вошел в ее комнату.

Он застал ее на ложе без украшений, которые она обыкновенно носила днем, но одетую точно для парадного обеда.

— Ты желаешь говорить со мной? — спросил император.

— Да. И этот день, богатый замечательными происшествиями, оканчивается тоже замечательно: ты не заставил меня просить напрасно.

— Ты редко доставляешь мне случай исполнить какое-нибудь из твоих желаний.

— Ты сожалеешь об этом?

— Может быть, потому что вместо того, чтобы просить, ты имеешь обыкновение требовать.

— Оставим это праздное словопрение.

— Охотно. Зачем ты велела позвать меня?

— Вер сегодня празднует день своего рождения.

— И ты желала бы знать, что ему обещают звезды?

— Или, вернее, как настроили тебя в отношении его явления на небе?

— У меня еще не было времени обдумать виденное. Во всяком случае, звезды обещают ему блистательную будущность.

Глаза Сабины засветились радостью, но она принудила себя оставаться спокойной и спросила равнодушным тоном:

— Ты признаешь это и, однако же, не можешь прийти ни к какому решению?

— Так ты желаешь еще сегодня услышать решительное слово?

— К чему этот вопрос?

— Хорошо. Его звезды затмевают своим блеском мои и заставляют меня остерегаться его.

— Как это мелочно! Ты боишься претора?

— Нет, я боюсь его счастья, соединенного с тобою.

— Когда он сделается нашим сыном, то его величие будет нашим.

— Нимало, потому что, если я сделаю его тем, чем ты желаешь его видеть, он попытается наше величие превратить в свое. Судьба…

— Ты утверждаешь, что она благоприятствует ему, но я, к сожалению, принуждена оспаривать это.

— Ты? Уж не пробовала ли ты тоже читать по звездам?

— Нет, это я предоставляю мужчинам. Слыхал ли ты об астрологе Аммонии?

— Да. Это ловкий человек; он делает наблюдения на башне Серапейона и, как многие, подобные ему, в этом городе, пользуется своим искусством для того, чтобы скопить большое состояние.

— Мне указал на него не какой-нибудь незначительный человек, а астроном Клавдий Птолемей.

— Это наилучшая рекомендация.

— Ну, так вот я и поручила Аммонию составить в минувшую ночь гороскоп Вера. Он недавно принес мне его с объяснением. Вот этот гороскоп.

Император быстро схватил поданную ему Сабиной табличку и, внимательно рассмотрев распределенные по часам предзнаменования, сказал:

— Совершенно верно! Как вот это-то ускользнуло от меня? Хорошо сделано! Вполне соответствует моим собственным наблюдениям. Но здесь… подожди… здесь начинается третий час, в начале которого мне помешали. Вечные боги, что это?

Император отдалил восковую табличку Аммония от глаз и не шевелил губами, пока не дошел до последнего часа исчезающей ночи, затем опустил руку, державшую гороскоп, и вскричал, содрогаясь:

— Ужасная судьба! Гораций прав. Тяжелее всего обрушиваются высокие башни.

— Башня, о которой ты думаешь, — любимое дитя счастья, и его ты боишься, — сказала Сабина. — Так позволь же Веру насладиться коротким счастьем перед ужасным концом, который ему предстоит.

Во время этой речи Адриан задумчиво смотрел в зеркало и затем отвечал, стоя перед своей супругой:

— Если этот человек не впадет в страшное несчастье, то звезды имеют такое же отношение к судьбе людей, как море к сердцу пустыни, как биение пульса к камням в ручье. Если бы Аммоний ошибся даже десять раз, то все-таки остается более десяти зловещих, враждебных претору знаков на этой дощечке. Я жалею Вера; однако же несчастье императора приходится разделять с ним и государству. Этот человек не может сделаться моим наследником.