Император

— Ты не должен говорить со мною таким образом, ибо чем заслужил я подобную доброту? Что такое моя жизнь? Я готов позволить ей улететь, как ребенок отпускает на волю пойманного им жука, лишь бы только избавить тебя от одного беспокойного дня.

— Я знаю это, — твердо сказал император и вышел в соседнюю комнату к префекту.

Титиан явился по приказанию императора.

Нужно было определить, какое вознаграждение следует выдать гражданам и отдельным владельцам сгоревших амбаров, так как Адриан решил объявить особым манифестом, что никто не должен потерпеть убытков вследствие ниспосланного богами несчастья, которое началось в его доме.

Префект собрал уже необходимые сведения, и секретарям Флегону, Гелиодору147 и Целеру148 было поручено написать заинтересованным лицам послания, в которых, от имени императора, их просили представить правдивые заявления относительно суммы понесенных каждым из них потерь.

Титиан принес также известие, что греки и евреи решили ознаменовать спасение императора великими жертвоприношениями.

— А христиане? — спросил Адриан.

— Они гнушаются приносить в жертву зверей, однако же желают соединиться в общей благодарственной молитве.

— Им недорого будет стоить их благодарность, — засмеялся император.

— Их епископ передал мне для раздачи бедным сумму, на которую можно было бы купить сотню быков. Он говорит, что христианский бог есть дух и требует только духовных жертв; что лучшее, что можно принести ему в жертву, это молитва, внушаемая духом и исходящая от теплого сердца.

— Это недурно для нас, но не годится для народа, — сказал Адриан. — Философские учения не ведут к благочестию. Толпе нужны видимые боги и осязаемые жертвы. Здешние христиане хорошие и преданные государству граждане?

— Для них нам не нужно никаких судбищ.

— Так возьми их деньги и раздай нуждающимся; но общую их молитву я должен запретить. Пусть они воздевают за меня руки к своему великому духу втайне. Их учение не должно выступать публично. Оно не лишено соблазнительной прелести, а безопасность государства требует, чтобы толпа оставалась верною старым богам и жертвам.

— Как повелишь, цезарь.

— Ты знаешь доклад Плиния149 Траяну о христианах?

— И ответ императора.

— Хорошо. Позволим им делать в тишине что им вздумается, лишь бы их действия не противоречили законам государства и не производились открыто. Как только они осмелятся отказывать старым богам в почтении, которое им приличествует, или пошевельнут против них хоть пальцем, должна быть применена строгость и каждое нарушение закона с их стороны должно быть наказываемо смертью.

Во время этого разговора в комнату вошел Вер.

В тот день он следовал за императором повсюду, так как надеялся услышать от него что-нибудь о его наблюдениях небесного свода; однако же он не решался сам спросить об этом. Когда он увидел, что император занят, то велел одному из придворных проводить себя к Антиною.

При виде претора юноша побледнел, однако собрался с духом настолько, чтобы поздравить его с днем рождения.

От Вера не укрылось, что его появление испугало юношу, поэтому он сначала задал ему несколько незначительных вопросов, примешал к своему разговору две-три забавные истории и затем, когда уже достиг своей цели и успокоил его, небрежно сказал:

— Я должен поблагодарить тебя от имени государства и всех друзей императора. Ты выполнил свое поручение до конца, хотя несколько сильными средствами.

— Прошу тебя, оставь это, — прервал его Антиной и с беспокойством посмотрел на дверь соседней комнаты.

— Я пожертвовал целой Александрией, чтобы сохранить спокойствие духа императора. Впрочем, нам обоим пришлось довольно дорого заплатить за наше доброе намерение и за жалкие сараи.

— Говори, пожалуйста, о других вещах.

— Ты сидишь с обвязанными руками и опаленными волосами, а я чувствую себя нездоровым.

— Адриан говорил, что ты много помог при тушении пожара.

— Мне было жаль бедных хомяков, у которых пламя пожрало всю провизию, и, разгоряченный после пира, я кинулся в толпу гасителей пожара. Моей первой наградой была холодная, как лед, морская вода, которую мне вылили на голову из наполненной кожаной кишки. Моим примером позорно опровергаются все учения этики, и я издавна склонен считать простофилями тех драматургов, в пьесах которых добродетель награждается, а порок наказывается, потому что самым дурным моим поступкам я обязан своими лучшими часами, а добрым — только досадой и несчастьем. Никакая гиена не может лаять более хрипло, чем я теперь говорю; какой-то орган здесь, внутри, по-видимому, превратился в ежа, иглы которого причиняют мне боль; и все это потому, что я позволил себе увлечься и совершил действия, которые моралисты прославляют как добродетель.

— Ты кашляешь, и у тебя нехороший вид. Ляг в постель.

— В день моего рождения? Нет, молодой друг. Теперь, прежде чем я уйду, я спрошу тебя еще: можешь ли ты сказать мне, что прочел Адриан в звездах?

— Нет.

— Даже и в том случае, когда я отдам в твое распоряжение моего Персея? Этот человек знает Александрию и нем как рыба.