Иммигрант

— Также скажу вашей тёте Вале, — продолжил я, — что знал Пашу и слышал от наших общих знакомых, что он сейчас где-то во Франции, а вот где точно — никто не знает. Ведь мы же и в самом деле не знаем, где он именно, не так ли? Получается, что и вы свою сотку отработали, найдя меня, и пацаны (Стас и Сева) уже не при делах, так как информация о сыне, какая-никакая, но всё же получена.

— Я согласен, хорошая идея, — облегчённо выдохнул Стас, — тем более что мы с Севой и так собирались валить.

— Куда же?! — поинтересовался я.

— В Швейцарию, — ответил Стас, — там «сдадимся» и всё разведаем. Да и вообще, хочется везде поездить… посмотреть… Только уже без тёти Вали, — всё также улыбаясь, сказал Стас.

— Не хочешь с нами? — спросил у меня Сева.

— Нет, — ответил я, не думая, — надо здесь до конца отбыть, а там видно будет.

Мне стало сразу грустно, ведь последние дней десять мы проводили много времени вместе. Строили планы на будущее, гуляли, работали. На днях нас попросили разрушить внутренние стены старого здания, находящегося на территории лагеря; и после небольшой оплаты за нашу работу мы пошли в бар, затем на улицу Красных фонарей… тратить то, что заработали.

* * *

После нашего взаимного решения мы с Андреем и Гоги сели в трамвай и поехали к тёте Вале, не забыв перед этим купить бутылку водки, так как без неё, как сказал Гоги, лучше к ней не приходить. Мы подъехали в один не очень привлекательный район, который находился возле железнодорожного вокзала Brussels Midi. Весь район был густо населён беженцами и переселенцами из стран Арабского мира. Атмосфера в воздухе веяла неприятная, скованная, тяжёлая. Дома и дороги вокруг были разбитые и изношенные. По улицам ходили мужчины в длинных одеждах типа кафтан, а также женщины, покрытые паранджой. Пока мы шли, я смотрел на агитационные плакаты, которые висели на каждом столбе, вероятно, перед местными выборами. На плакатах были фотографии таких же выходцев из стран Ближнего Востока. Ну всё… хана Европе! Если уж эти, со своими традициями, религией и жизненными устоями (не европейскими) придут к власти, то ничего Хорошего, Свободного, Светлого и Созидательного уж точно не будет сделано. Мы подошли к отелю, который находился в пяти минутах ходьбы от трамвайной остановки. Зайдя в отель не первой свежести, мы поднялись на второй этаж и постучали в дверь. Никто не открывал; постучали ещё и ещё раз. Гоги сказал, что она скорей всего пьяная спит, надо продолжать стучать. Через несколько минут дверь открылась и мы зашли в тёмную душную комнату, наполненную запахом перегара, сигаретного дыма и сырого лука, который лежал разрезанный пополам на тумбочке возле кровати. Я подошёл, открыл шторы и распахнул окно. Обернувшись, увидел перед собой старую озлобленную женщину (лет пятидесяти), но из-за её внешнего вида она выглядела гораздо старше: морщинистое угнетённое лицо, седые распущенные волосы, висевшие на плечах, покрывая старомодный, коричневый, пуховый платок, чёрная кофта и длинная чёрная юбка. Она посмотрела на меня недобрым взглядом и сказала:

— Можно было не открывать окно. Ну да ладно.

Я хотел было сразу возразить, что, мол, здесь дышать невозможно. Но не стал. На полу лежали пустые бутылки и окурки сигарет. Вся картина была на лицо. Определённо по ней сразу можно было сказать, что никакого горя у неё нет, она была простой алкоголичкой, разыгрывающей спектакль любви к своему единственному сыну, а остальные, или не замечая этого, или делая вид, что ей верят, пытались на ней только поживиться. Она была озлоблена абсолютно на всех по отдельности и на весь мир в целом. Гоги вёл с ней беседу, как самый старший, сразу же предложив ей выпить — тётя Валя, к слову, не отказалась. Андрей ничего не говорил, просто стоял и смотрел в окно. Рассказав ей всё, что мы и планировали, она задумалась и начала ходить по комнате взад и вперёд, при этом причитая:

— Что же делать? Что же делать?

— А делать тут особо и нечего, — сказал я, — адрес вашего сына во Франции никто не знает. Поэтому ехать вам туда не стоит. Да… И вот ещё что… Вы точно уверены, что ваш сын хочет вас видеть? — спросил я её.

Тётя Валя злобно посмотрела на меня, села на край кровати, обхватила голову руками и попыталась заплакать, но у неё это не получилось.

— Всё! — резко сказала она, встав с кровати, — уходите! Все!

Никто задерживаться там не хотел, мы встали и ушли. Жалко мне её не было, от таких людей, которые ненавидят всё вокруг, которые винят всех в своих неудачах, уйдёт не только сын, но и вся домашняя утварь, что в принципе и произошло, ведь квартиру-то она продала и осталась ни с чем. Гоги, как человек уже немолодой и сентиментальный, шёл в расстроенных чувствах из-за всего произошедшего. Андрей был навеселе, говоря при этом:

— Так и надо «бабке». Сына, наверное, довела до такого состояния, что он сбежал, и правильно сделал и вряд ли когда-нибудь вернётся.

— Да, — но всё равно жаль, — подняв вверх большую ладонь, сказал Гоги. Он был невероятно огорчён.