Имя вернет победа

Только друг его Али в соседнем селе Кабанахчи удивится, когда получит похоронку с известием о том, что Али Ахмедов пал смертью храбрых в бою за свою родину. Удивится Али, удивятся его родные и расскажут всем в селе о том, что получили на живого (дай Бог, чтобы он остался живым!) Али похоронку. И дойдет эта весть до Люксембурга, и там все удивятся. И Ганна его удивится – ведь Али их большой друг, и он ей обязательно расскажет. И никто не подумает, что это последняя весть от того, кто не вернулся в свое родное село, в свой дом, к своей жене и дочке. Никто не подумает, что это от него, Пауля Шмидта, последняя весть, что это на него пришла похоронка, что это он пал смертью храбрых в бою за свою Родину, что это он лежит где-то в широком поле под огромным небом, зарытый в землю своей Родины...

Писем Ганне он не писал. Боялся, что дали туда знать о его побеге. Лишь изредка, раз в два-три месяца, писал тестю: «живой, здоровый, увидимся». Письма он не подписывал и обратного адреса не ставил. Да и как подписать? Ахмедов – там ничего не поймут. Шмидт – здесь заинтересуются, откуда такой взялся. Но чтобы там, дома, если поймут, от кого эти скупые письма, могли догадаться и о том, где он, Пауль старался писать свое «живой, здоровый» на кусочках местных довоенных газет, если находил такие, или на листках, вырванных из книг, где было написано по-белорусски или, уже к концу войны, по-польски или по-немецки.

«Что это ты, Ахмедыч, ни от кого писем не получаешь?» – спросил его как-то Надькин.

«А не от кого получать, товарищ старший сержант», – сказал тогда Пауль. – «Так, соседу иногда сообщу, что живой, и всё».

На этом тогда и кончился разговор. Не стал Надькин расспрашивать его, видно, не хотел, чтобы он расстраивался, вспоминая. Потом уже, когда они поближе узнали друг друга, спросил его еще раз. И хотя очень не хотелось Паулю обманывать Надькина, пришлось: сочинил какую-то историю. Не мог, никак не мог он сейчас открыться, даже самому близкому другу. Лучше погибнуть, оставшись никому не известным, чем лишиться звания солдата...

С Надькиным они сдружились крепко. От того расчета, в который когда-то прибыл Пауль, остались только они двое. Потеряли они на своем пути и Васю Шпагина, и Шендеренко, и Пинчука. Так что горя у них тоже уже было много общего. Как-то само собой получилось, что места у них в блиндаже, в землянке были теперь всегда рядом, и немало они уже переговорили за это время. И чем больше Пауль узнавал о своем командире, тем сильнее привязывался к нему.

Надькин был из Горьковской области, из мордовского села, учителем русского языка и литературы в школе работал. В сороковом в армию призвали, на финской пришлось повоевать. А потом эта война началась. Надькин был связистом при штабе армии. Попал в окружение, еще в начале войны, вырваться не удалось. Из плена бежал с группой товарищей. Повезло, пробились. Плакали от радости, увидев опять своих. Но их не приняли: живыми в плен сдались! Занялся ими особый отдел. Но обошлось. Надькина направили в пехоту, на передовую. Опять связистом. Дважды был ранен. Потом его в минометчики взяли – грамотный, быстро должен научиться…

Часто рассказывал Надькин про свою деревню, и Пауль знал ее уже так, будто сам видел: большую, с широкими улицами, весной всю белую от яблоневого цвета, пруды, где летом плещутся, визжат и поднимают фонтаны радужных брызг загорелые до черноты ребятишки. Рассказывал Надькин про школу свою, про всякие случаи на уроках, про ребят. Про последний свой урок, когда он после звонка сказал ребятам, что уходит на фронт, и стал прощаться с ними, и один мальчик вдруг встал, подошел к нему и, ничего не говоря от слез, протянул ему свой русский букварь. У Надькина самого тогда слезы покатились. Он подарил мальчику свой букварь, а подаренный ему пустил по рядам, чтобы каждый написал в нем свою фамилию и имя... Теперь иногда откроет этот букварь, долго, видно, представляя себе при этом каждого, смотрит на неровную колонку крупно написанных фамилий, потом полистает, полистает, вздохнет и уберет опять в вещмешок.

Он и на войне оставался учителем. Даже команды подавал таким тоном, будто предлагал: «А теперь давайте вот это сделаем». И никогда ни на кого не кричал. Растолкует, объяснит: «Понял?» – «Понял». – «Ну вот, чтобы в следующий раз этого не было». Как со школьниками...

Машина взревела, поднимаясь по изъезженному склону, выбралась из мертвой низины. Задул боковой ветер. Пауль запахнул полушубок, поднял воротник. Другие тоже стали поеживаться.

– А что, ребята, может, перекусим чуток? – спросил Надькин. – Ахмедыч, осталось у нас еще мусульманского оружия? Ну, доставай, подкрепимся.