Имя вернет победа

«Здравствуйте, мама, Маня и Лидка, – читал Надькин. – Ваше письмо я получил вчера. И от бати получил вчера письмо. Так что когда читал, будто все мы опять вместе были, на крыльце дома сидим и разговариваем. Батя пишет, что рана у него совсем зажила и ходит он как ничего и не было, только когда по этому месту чем-нибудь заденет, то прямо темно в глазах. Наверное, пишет, это нервы оттуда вывернулись, так и торчат. И еще он пишет, что недалеко от меня воюет, и, может быть, как-нибудь навестит меня, если удастся. У меня тоже все хорошо. Позавчера старший сержант Надькин поручил мне сделать сообщение о героическом труде в тылу, ну, я подготовился по газетам и сделал, а он потом при всех сказал: «Молодец, Василий! Толковый ты малый!». Он у нас добрый и умный, он учителем работал, я писал уже. Он даже для офицеров кружок ведет, краткий курс партии изучают. А Ахмедов наш недавно конины нам наварил, лошадь раненую пристрелили, а потом с салом поджарил. Так вкусно было! «Это, говорит, у нас, азербайджан, национальный блюд такой». Он у нас веселый и всё умеет делать.

Маня, я давно хотел написать, что когда на фронт уходил, цветные карандаши на чердаке спрятал. Там в углу, где кошка гнездо всегда себе делает, под кирпичом лежат. Ты возьми их, в школе пригодятся. Или Лидке дай, чтобы ей не скучно было одной дома сидеть, когда все уйдете. И пусть не ревет одна-то, большая ведь, скоро тоже в школу идти. А я ей, вернусь, куклу привезу. Вот только немцев добьем, и привезу. Так и скажи ей.

Ну, ладно, до свидания, бумага кончается, будьте все здоровы. С фронтовым приветом ваш сын и брат рядовой Василий Шпагин».

Надькин, помедлив, свернул листок.

– Да-а, Василий, – сказал он. – Совсем ты, однако, еще ребенок был. Цветные карандаши... Давай-ка, Ахмедыч, адрес его на всякий случай запишем. Может, после войны к матери заедем, навестим. А письмо замполиту надо передать, пусть приложит к похоронке...

5

Минометный полк, в котором служил Пауль, входил в дивизию прорыва. Вчера они, пробивая оборону противника, провели основательную артподготовку, потом впереди разгорелся упорный бой: наши танки и пехота столкнулись с немецкими танками и пехотой. Часа полтора доносились оттуда буханье пушек, взрывы, скрежет металла да слабый треск автоматов. А сегодня утром и они, погрузившись на машины, двинулись вперед. Когда проехали километра два, глазам открылась заснеженная низина – поле вчерашнего боя.

В этой низине, на всем ее пространстве, тут и там стояли искореженные, покалеченные, обгорелые танки, наши и немецкие. Видно, бой был ожесточенный. Невдалеке «тридцатьчетверка» со свернутой в сторону пушкой таранила в бок немецкий танк. В месте удара все смялось, сдавилось, вгрызлось друг в друга. Немецкий танк, судя по срытому до черной земли следу, несся на немалой скорости. Юзанув добрых два метра, он развернул тяжелую «тридцатьчетверку», но так и не смог освободиться от нее.

Между танками, горстями разбросанные по снежному полю, лежали убитые. Красно-бурые пятна раздавленных резко выделялись на белом снегу.

Вот студебеккер вильнул вправо, и Пауль, сидевший у левого борта, увидел прямо внизу такое пятно. В кровавое месиво вмерзли темно-зеленые клочья немецкой шинели, пола телогрейки, сплюснутая в лепешку каска и обломки автоматов. Только две ноги в сапогах были целы и примерзли к пятну рваными бриджами там, где четко пропечатался на снегу широкий след гусеницы. Видно, именно гусеница решила исход рукопашной для этих двоих, и след ее только раз еще, метров через десять, слабо окрасился розовым, а дальше был белым и чистым, сахарно сверкавшим на солнце. Пауль отвернулся, стараясь не думать о том, что вокруг, но студебеккер то и дело вилял в сторону или подпрыгивал одним бортом – раз и другой...

Да, война. Полгода он уже воюет. Воюет как все. И как все, может в любой миг быть убит. И остаться однажды на таком вот поле. Или в какой-нибудь могиле, пусть даже не безымянной, пусть даже с пирамидкой, на которой будет, среди других имен, стоять «Ахмедов Али Ахмедович». Пусть даже так. Но кто тогда узнает, что убит именно он, Пауль Шмидт, а никакой не Али Ахмедов? Никто этого не узнает. Ни жена, ни дочь, ни друзья. Никто из их большого села не узнает, что он, Пауль Шмидт, воевал с немцами и убит ими. Вернутся его односельчане после войны домой, в свой родной Люксембург, в свой колхоз. Только он не вернется домой. И одна, без мужа, будет его Ганна в доме, и без отца будет в этом доме дочь его, Симильда. И будут они спрашивать у тех, кто работал с ним в тылу на железной дороге и на шахте: «Где мой муж? Где мой папа?». И ничего не смогут ответить его друзья. Кроме как то, что исчез Пауль Шмидт однажды ночью, а куда, и что с ним сталось, неизвестно. Был бы жив, давно, наверное, пришел бы домой. А раз не пришел, что можно сказать?