Тетка забыла, что сама отправила племянницу доить коз. Ну а какую работу поручишь, чтобы неприятностей не вышло. Все-таки сильна отцовская кровь оказалась, ох, как сильна. Память и вовсе у девчонки отменная. Вот и напевает постоянно, чтобы ни строчки не забыть. А когда жрец только взялся ее грамоте обучать, и вовсе загорелась идеей потом записать все. Спасибо, отговорить удалось. Не приведи светлые духи, кто найдет такие записи. Менестрели ныне не в почете. Неизвестно с чего, но нынешний король музыкальную братию, что по дорогам пыль поднимает или грязь месит, не жалует. Всякие там циркачи да актеры пока еще привечаются. А что б песенника уважить, того нет больше. Хочешь петь – пой, но думай, что поешь.
Между тем Ниса закончила порученное ей дело. Набросив потертый полушубок поверх сарафана, она вышла из сарая с ведром молока. Тетка поспешила навстречу. Тяжело все ж таки девке. Молодая еще, силы не те, не удержит еще, разольет молоко. И жди до вечерней дойки. А надо сыры ставить.
– Что-то еще надо, тетя? – девочка подняла голову и посмотрела на родственницу.
– Ничего такого пока, иди нитки с веретен в клубки сматывать.
Девочка кивнула и побежала в дом. То, что ей не поручали никакой работы с другими людьми, ее не смущало. Наоборот, их столько было в доме тетки Эвхени, что хотелось хоть какое-то время побыть одной. Она с детства привыкла, что вокруг менестреля всегда свободное пространство, его никто не толкает, не просит подвинуться, что-то передать, чем-то помочь. Нет, в обычное время они могут и пособить с каким-то делом. Но стоит ему взять в руки лютню, как тут же вокруг становится свободно, шум стихает, люди внимают каждому слову.
Поэтому Ниса и любила оставаться одна. А еще потому, что была возможность повторять все песни, что когда-то пел отец. И не только их. Девочка иногда напевала простенькие мотивы, навеянные последними событиями. О том, какие смешные маленькие козлята, как хорошо играть с котятами, щенками и другие детские песенки. В отличие от большинства песен отца, их ей тетка петь перед другими не запрещала. А иногда на посиделках даже просили спеть или про пузатого щенка, пытавшегося охотится на курицу, или про маленького козлика, заблудившегося в малиннике. Девочка охотно откликалась на эти просьбы.
Девушки часто просили спеть баллады о героях, любви, чем-то дивном и сказочном, чтобы «сердце от восторга зашлось». Пела Ниса и такое. Тетка головой только покачивала, когда слышала, но молчала. Лишь раз подозвала к себе девочку, да строго настрого запретила петь песни о свободе да свержении плохих правителей. Потому что не петь ее племянница не могла. Так не проще ли объяснить, каким песням звучать, а каким иных времен дожидаться, дабы беду на всю деревню не накликать. Слышали ее несколько раз и сборщики податей, проверяли, называя песни из тех, что тетка запретила на людях исполнять. Но девочка только качала головой. Мол, что от матери слышала, то и поет. Да вот детские, что сама придумала для малышей. А другому не научена. Солидные дядьки, прибывшие в деревню с караулом, одобрительно качали головами, трепали по щеке да подкидывали медную монетку на леденцы.
Жрецы, заметив талантливого ребенка, предложили тетке бесплатно обучать ее. Немного подумав, та согласилась. Понятно уже, что в деревне племянница счастья не найдет. Так, может, при храме жрицей станет. Им завсегда почет и уважение. Ну и работа легкая, никакого огорода, скотины да кучи детей. И замуж потом выйти можно при большом желании. Да не за деревенского простофилю, а за купца, если не за дворянина. Потому что прошлого у жрицы нет, все стирается, когда она вступает под своды храма.
Понятное дело, таких перспектив никто не раскрывал перед ребенком. Пока ее только учили грамоте, истории, географии, счету да этикету. Прочему же предстояло научиться, если она решит пройти посвящение. Но до этого еще оставалось много времени. Храмовники набирали девушек возрастом тринадцать-пятнадцать лет, не младше. Чтобы они уже понимали, что сами хотят служить богам, а не потому, что родители так сказали. Понятное дело, многие шли потому, что иного пути вырваться из нищеты для себя не видели. Но при большом наборе ученичество заканчивали считанные десятки. Остальных отправляли домой, дав небольшой багаж знаний и новое платье.