Имя богини

Ей грезился такой же солнечный лес, радостный и светлый, поляна, на краю которой журчит прохладный ручей, и юноша со странными волосами – одна прядь черная, а другая белая. Он одет в зеленые и голубые одежды, а вместо браслетов и пояса на нем свились в тугие кольца яркие блестящие змейки. Он ест ягоды, беря их губами, как олень, – прямо с ладони. Протянутую к юноше ладонь Каэтана тоже видела отчетливо – узкую руку с бледной кожей и длинным тонким шрамом на внутренней стороне запястья. Эта картина почему-то вызывала острую боль в сердце: как будто произошло нечто непоправимое и теперь солнечная поляна потеряна для нее навсегда.

Вытирая украдкой набежавшие слезы так, чтобы этого никто не заметил, Каэ вдруг рассмотрела свою ладонь – тонкий белый шрам на внутренней стороне запястья.

«Эко Экхенд», – отдалось в груди. – И амулет сильнее запульсировал теплом.

* * *

Раздался топот – это высланный вперед отряд из трех человек возвращался на рысях.

– Зу! – еще издали крикнул один из тхаухудов, – Там у дороги сидит человек. Один. Старуха.

Старуха никак не могла угрожать хорошо вооруженному и обученному отряду из двадцати человек, не считая Каэтаны и ее друзей, но Зу-Самави оттого и был;

Хорошим командиром, что никогда зря не рисковал своими людьми. Одна старуха у дороги – и еще пятьдесят воинов в засаде, – это уже бывало не раз. Поэтому он отдал несколько коротких приказов, и солдаты мгновенно подтянулись к нему и перестроились. Лязг металла и фырканье недовольных лошадей возвестили о том, что отряд уже находится в боевом порядке.

Верблюдов поставили под охраной двух солдат; сам же Зу-Самави и еще десяток человек окружили Каэтану плотным кольцом. Восемь оставшихся тхаухудов выехали вперед, держа наготове мечи и короткие копья. Не доехав несколько шагов до сгорбленной, лежащей у дороги человеческой фигуры, солдаты спешились и юркнули в заросли. Потянулись томительные и неуютные минуты ожидания, когда каждую секунду справа или слева может донестись короткий предсмертный вскрик или хрип твоего боевого товарища; или стрелы посыплются дождем с верхушек деревьев, или еще какой-нибудь сюрприз будет ожидать тебя в солнечной и приветливой роще.

Однако ничего не произошло. Спокойно вернулись солдаты из своей короткой вылазки. Расслабил напряженные мышцы Зу-Самави, опустил Ущербную Луну Бордонкай и поднял забрало шлема Ловалонга. Только-около дороги по-прежнему хныкала старуха, лежавшая грудой тряпья.

Тхаухуды подбежали к ней. Следом подъехали и остальные члены отряда. Правду говоря, старуха производила совершенно отвратительное впечатление: она была невообразимо стара, морщиниста и безобразна. Крючковатый л, похоже, перебитый нос, круглые маленькие глаза под седыми кустистыми бровями, тонкогубый рот с неожиданно блеснувшими белыми зубами и искореженное худое тело, замотанное в лохмотья.

– Я бы сказала – ну и мерзость, но кто знает, какой я буду в старостих-обратилась Габия к застывшей в седле Каэтане.

Та внимательно разглядывала старушонку, силясь справиться с внезапным приступом ярости, который охватил ее при виде неожиданной «находки».

– Деточки, деточки мои! – заголосила старуха, разглядев наконец людей подслеповатыми глазами. – Живые души! Не дайте бабушке умереть от голода и в одиночестве. Вы меня пожалеете, а кто-то ваших бабушек да матушек приютит да пожалеет.

Голос старухи дребезжал и срывался, а тонкие скрюченные руки отчаянно цеплялись за опешивших тхаухуадов. Судя по лицам мужчин, их сердца дрогнули.

– И как же ты здесь очутилась, бабушка? – строго спросил Зу-Самави, но скорее для проформы, чем всерьез подозревая в чем-нибудь жалкое несчастное существо, которое пыталось подползти на коленях к нему, но все никак не могло удержаться и падало в пыль.

– Гильтина я, внучек. Так меня зовут, старой Гильтиной. Бросили меня одну-одинешеньку, бедную. Старая, говорят. А старой ведь тоже жить хочется и по-человечески умереть. Здесь, детки мои, нечисть в лесу объявилась какая-то, людей ест. Вот никто и не ходит сюда. А сынок мой и внучки, значит, ехали через лес с семьями – из Эреду в Урукур. Тут я возьми и прихворни. И невестки – у, воронье! – бросили меня, уговорили моих деточек, уговорили окаянные. Вот и умираю от голода да от страха. Не оставьте! – заголосила Гильтина, и слезы потекли ручьями по морщинистому личику, которое не казалось никому из воинов уродливым, а близким и родным, похожим на лица бабушек и матерей, оставленных на далекой родине. Каждый думал о том, доживет ли он до встречи, доживут ли они...

– Не оставьте своей добротой, деточки! – причитала старуха. – Возьмите меня, старую, с собой до деревеньки ближней – через три дня на пути попадется деревенька. Там и останусь. Небось кусок хлеба старухе не откажутся подать. Доживу как-нибудь среди чужих, раз своим не понадобилась. Ох, горе, горе...

– Ну и что делать? – обернулся Зу-Самави к Каэтане.