Имам Шамиль

В конце 1863 года пристав Пржецлавский вдруг стал необыкновенно учтивым, заботливым и старался завоевать доверие Шамиля. Он сочувствовал горькой участи горцев, обличал самодержавие и размышлял о родстве судеб горцев и поляков. Он даже признался, что и сам хотел перейти к Шамилю, когда служил на Кавказе, но не представилось возможности. Затем он перешел к описаниям ужасов, творимых царской армией в Польше после подавления восстания. Пржецлавский сетовал, что добрый император не знает об этих жестокостях, а то бы он велел простить побежденных, как простил горцев. Пржецлавский взывал к благородству Шамиля, давая понять, что имам снискал бы особую признательность императора, если бы нашел способ открыть ему глаза на положение дел в Польше. Посчитав, что Шамиль уже готов замолвить веское слово за его несчастных соотечественников, Пржецлавский предложил имаму подписать уже готовое письмо на имя Александра II. Был подготовлен и арабский вариант письма, в котором от имени Шамиля выражалась признательность государю за снисхождение к горцам, причинившим ему столько вреда, и содержалась просьба проявить такое же великодушие к полякам, которые подвергаются теперь ужасным несчастьям в виде казней, шпицрутенов, ссылок и конфискации имущества.

Пржецлавский был уверен в успехе, как и в том, что в случае неудачи виноват будет один Шамиль, а пристав выйдет сухим из воды.

Но Шамиль отклонил назойливую просьбу пристава, которого не любил за редкое лицемерие. Имам объявил, что хорошо помнит, что было на Кавказе, но о прощении никого не просил. И если оно последовало, то горцы заслужили его своим мужеством. В том числе заслужили его и беглые поляки, которые воевали на стороне Шамиля. Пржецлавского же Шамиль среди них не видел, что происходит в Польше, он не знает, а подписывать чужие письма тем более не станет, потому что не терпит принуждения. Шамиль добавил, что Руновский тоже был поляк, но не позволял себе обращаться к нему с подобными просьбами. Единственное, что был готов сделать Шамиль для Пржецлавского,— забыть этот досадный случай, который, возможно, был вызван сочувствием пристава к своим соплеменникам, но мог сильно повредить его карьере. Просьбу же о заступничестве Шамиль посоветовал адресовать если не по прямому назначению — к императору, то к бывшему калужскому губернатору Арцимовичу, который к тому времени уже служил в Варшаве членом Совета управления Царства Польского. Тем более что Арцимович сам был польского происхождения и имел репутацию человека благородного и справедливого.

Через три месяца вернулся Гази-Магомед. Новости, которые он привез с Кавказа, были одна печальнее другой. Если в Дагестане наступило некоторое затишье, то в Черкесии продолжались военные действия. После взятия Гуниба туда были переброшены основные силы Кавказской армии.

На руинах войны

Гази-Магомед увидел лишь часть новой драмы, развернувшейся на Кавказе. Ее действительные размеры обрели катастрофические очертания.

Разрозненные народы и племена, населявшие горы со стороны Черного моря, становились легкой добычей командующего войсками на Западном Кавказе генерал-адъютанта Евдокимова. Но, как писал русский военный историк А. Берже, «ужас, внушаемый экспедициями непокорным племенам, проходил очень скоро, они отдыхали от понесенных потерь, восстановляли трудом все истребленное огнем и мечом и вновь готовы были вступить в бой с нашими войсками, пополненными новыми рекрутами из России».

Тогда Евдокимов предложил изменить прежнюю систему и предложил свой план покорения Западного Кавказа. К старым методам военных экспедиций, вырубки лесов, прокладки дорог и строительства крепостей он добавил широкомасштабное выселение непокорных горцев на плоскости вдоль реки Кубани и ее притоков. Поддерживая Евдокимова, начальник Главного штаба Кавказской армии генерал А. Карцев, сменивший на этом посту Милютина, писал:

«До 1860 года цель наших действий на Кавказе состояла в том, чтобы экспедициями, предпринимавшимися в места, занятые горцами, наносить им возможно частые поражения и, убедив их в превосходстве наших сил, заставить изъявить покорность. Результатом этих экспедиций было то, что ближайшие к нам общества, жившие на равнинах, то покорялись, то снова восставали и постоянно нас грабили, сваливая вину на соседей, живших выше их в горах. В минувшую Крымскую войну все общества, бывшие покорными, одновременно восстали и пришлось снова покорять их.

Стало очевидно, что при дальнейших действиях по прежней системе, на каких бы условиях ни покорялись нам горцы, покорность эта продолжалась бы только до тех пор, пока они сами желали бы соблюдать ее, а первый выстрел на Черном море и даже какое-нибудь вымышленное письмо султана или прибытие самозванца-паши снова могло бы возбудить войну. Если даже мы заняли бы горы укреплениями и провели бы к ним дороги, то все-таки приходилось бы постоянно держать в горах огромное число войск и не быть покойным ни одной минуты.