Имам Шамиль

Весть о победе хунзахцев над имамом Гази-Магомедом докатилась до Петербурга. За верность России император Николай I пожаловал Абу-Нуцал-хану аварскому Георгиевское знамя с гербом Российской империи, добавив к этой высокой награде солидный куш золотом.

Слух о жестоком побоище в Хунзахе дошел до Ашильты еще до того, как Гази-Магомед свернул лагерь в Ахалчи. Обеспокоенная Залму оседлала коня, подвела его к мужу, говоря:

— Мугад, садись и немедленно поезжай к городу — узнай о сыне, ты видишь, я не нахожу себе места. Если не поедешь, поеду я.

Мугад и сам переживал, хотя внешне старался не показать этого жене.

Не сказав ни слова, он выехал.

— Счастливой дороги! Откуда едешь? Откуда идешь? — спрашивал Мугад каждого путника.

Он старался быстрее проехать мимо, если встречный оказывался не со стороны Хунзаха.

Наконец стали встречаться аскеры.

— Вы не видели Юнуса ашильтинского? — спрашивал он.

— Не знаем такого.

— Неужели не знаете казначея имама?

— Мы в канцелярии не сидели.

Другие, более словоохотливые, отвечали:

— Как не знать, знаем, он, кажется, убит.

— Вы мусульмане или нет, зачем торопитесь сообщить недобрую весть? — сокрушенно говорил Мугад, укоряя неосторожных.

— Ты же спрашиваешь, — недоумевали аскеры.

Когда же ему отвечали, что казначей имама жив, тысячу благодарностей и добрых пожеланий посылал Мугад вослед путнику.

Долго ехал Мугад, не останавливая торопливого коня. Наконец он увидел отряд всадников со знаменем, который, перевалив через хребет, медленно спускался навстречу.

Когда отряд приблизился, Мугад отъехал с дороги, пропуская встречных. Первым узнал его Шамиль.

— Вах! Мугад, куда путь держишь?

Не успел старик ответить, как увидел Юнуса.

— Отец, откуда ты взялся?

Тут обрадованный Мугад приободрился, но, не показывая радости, спокойно произнес:

— Еду в Чалда по делу, — и тронул коня. Не признаваться же при всем народе, что он, старый Мугад, не нашел в себе сил дождаться сына или вести о нем, поехал, как за маленьким, словно Юнус — лучше всех, а Мугад — самый любящий отец…

— Когда возвратишься? — хитро скосив глаза, спросил Юнус.

— Завтра.

Юнус, конечно, догадывался, что никаких дел в Чалда у отца не может быть. Просто аул этот стоял на высоком обрыве над дорогой, откуда начинался подъем к Хунзахскому плато.

Время было летнее. Имам Гази-Магомед после поражения под Хунзахом, возвратившись в Гимры, предался молитвам. Иногда он появлялся то в том, то в этом ауле Койсубу и других общин вместе со своим другом Шамилем или старым шейхом ярагским, который с неменьшей активностью, чем прежде, выступал с проповедями.

* * *

Новообращенный мусульманин Мардахай, явившись в Тарки, сразу же отправился на молебен в мечеть, чем поразил сначала всех тарковских торгашей-кумыков, затем весь еврейский магал.

С правоверными города дело обошлось куда проще, чем с соплеменниками. Служители мечети — мулла, дибир, мудун, муэдзин — даже пожали ему руку и поздравили его, когда он показал бумагу о своем обращении в мусульманство, подписанную ашильтинским кадием. А в родном магале соплеменники подняли крик. Сначала в дом Мардахая сбежались соседи, потом родственники, за ними все, кому не лень.

Хлопая себя по бедрам, ударяя кулаками по лбу и груди, они требовали от Мардахая немедленного переобращения в веру предков. Родственницы, упрекая его, проливали слезы. Наконец староста магала предложил Мардахаю пойти с ним к раввину. Мардахай отказался. Тогда раввин сам пришел к нему. Вспоминая всех святых, царей и посланников, описывая страдания великого народа, изгнанного из Иерусалима и других городов древней Иудеи, раввин сначала по-доброму, затем угрозами пытался сломить волю отступника.

Но Мардахай, к собственному удивлению, на сей раз оказался непоколебимым. Раввин, в сердцах плюнув на свои башмаки, удалился.

Но родственники не унимались. Они всячески старались воздействовать на родича — правда, безуспешно. Тогда и они, как раввин, начали ругать его. Одна только дочь Мазай молчаливо наблюдала за сценами, происходившими в доме.

— О Мардахай, назови то место, где ты оставил совесть! — вопила сестра, приехавшая из Дербента.

— А что, ты хочешь подобрать ее, своей не хватает? — с ехидной усмешкой спрашивал Мардахай.

— Ты, старый дурак, покрыл позором весь наш род. Эти вшивые горцы будут использовать тебя вместо ишака! — вопила Гульбахор.

— Ты сама ишачка! Кто дал тебе право оскорблять охранника казны имама?

— О добрые люди, посмотрите на этого помешанного! Он говорит, что имам доверил ему свою казну. И это сыплется из беззубых уст человека, который даже в молодости не цеплял на пояс деревянный кинжал.

— Слушай, Гульбахор, кому ты рассказываешь? Разве мы не знаем, на что способен Мардахай? — кричали в ответ соседки.

— Нет, вы только взгляните на этого мюрида! Ха-ха-ха! — смеялась сестра.

Бедный Мардахай, будучи не в силах справиться с шумной стаей соплеменниц, сел на пол, утирая слезы.

Тут Мазай не выдержала. Вскинув голову, упершись кулаками в бока и дерзко сверкнув глазами, она закричала: