Имам Шамиль

Когда Джамалуддин освободился от детских объятий, Шамиль повел его в свою библиотеку. Здесь никого не было. Обратившись к сыну, он сказал:

— Ради аллаха, прошу тебя, оставь привычки гяуров.

— Какие привычки? — недоуменно спросил Джамалуддин, который считал, что не допустил ничего недозволенного.

— Не целуй руки женщинам, это унижает мужское достоинство, — прямо ответил имам.

— Но ведь это же долг вежливости, — пояснил Джамалуддин.

— Пойми, у нас это не принято, осмеют тебя… И еще учти, если ты хочешь сделать приятное достойной, уважаемой женщине, не жди, пока она подаст тебе руку, мужчина протягивает руку первым, по нашему обычаю.

— Вашим мужчинам, наверное, и жен нельзя ласкать? — пошутил Джамалуддин. Но Шамиль воспринял этот вопрос сына вполне серьезно и потому ответил:

— Почему же, жен своих ласкать можно и нужно, но только не делать это на виду.

Разговор отца с братом перебил вошедший Гази-Магомед:

— Гости ждут в кунацкой, еда подана.

В день приезда Джамалуддина в Дарго было получено новое сообщение о прибытии племянника Шамиля Гамзата из Москвы в Хасав-Юрт. Так что на следующий день Шамилю с тремя сыновьями, приближенными и войском пришлось вновь выезжать встречать сына сестры Шамиля, выданного в заложники за год раньше до Джамалуддина. Гамзат был тяжело болен. Он даже не мог ехать верхом. Его везли на арбе. На вопрос племянника: «Где мои отец и мать? Живы ли?» — Шамиль ответил: «Живы, они в Аварии, скоро приедут». Он скрыл от Гамзата правду, боясь, что убьет его страшным известием. Только через несколько дней, когда ему стало немного легче, Шамиль сказал правду: «Отец твой погиб при сражении в Ахульго, а мать, незабвенная сестра моя, в отчаянии бросилась в бездну Койсу, считая, что гибель неминуема. Только горсть людей спаслась чудом», — закончил свой печальный рассказ Шамиль.

Сообщение потрясло Гамзата. Он не поднимался с постели. Ученые старики и приближенные имама поговаривали, что Гамзата нарочно отравили русские, хотя он и объяснял, что кашляет давно, а последний год после простуды слег окончательно.

Гамзата поместили рядом с комнатой Джамалуддина. Последний почти не отходил от больного.

Через несколько дней, вечером, в комнату к Джамалуддину торопливо вошел Гази-Магомед. Не скрывая радостного возбуждения, он воскликнул:

— Приятная новость!

— Какая? — спросил Джамалуддин.

Остановив испытующий взгляд на лице старшего брата, Гази-Магомед ответил:

— Слава всевышнему, который очистил вселенную от сквернейшего из гяуров — русского царя.

Джамалуддин, сидевший на тахте, вскочил и, приблизившись к младшему брату, строго спросил:

— Что ты сказал?

— Я говорю, что умер русский царь, — коротко ответил Гази-Магомед с сарказмом.

Джамалуддин на миг растерялся. Лицо его сделалось бледным. Он хотел что-то сказать, но слова застряли в горле комом. Он вытянулся и, гордо откинув голову, измерил презрительным взглядом среднего брата с ног до головы. Молодой наиб Караты с победоносным видом стоял перед ним, далекий и чужой.

— Уйди! — тихо, но строго приказал Джамалуддин и, сделав резкое движение, отвернулся к окну.

Гази-Магомед с явным злорадством посмотрел на застывшего у окна брата и, не сказав ничего, вышел из комнаты. Когда дверь за ним захлопнулась, Джамалуддин быстро подошел к двери. Хотел выйти из комнаты, но раздумал, вернулся, погасил свечи и, не раздеваясь, лег на тахту. Он был потрясен. Тупая боль стеснила грудь. Громко и часто забилось сердце. Он расстегнул ворот рубашки, снял пояс. Лег на один бок, на другой, затем на спину, поднялся, сел и снова лег. Сдерживая слезы, он уставился перед собой. Затем взгляд его застыл на стекле окна, слегка освещенном слабым светом выплывшей луны. Облако медленно двигалось на север. Вскоре оно исчезло. В мрачном квадрате окна слабо мерцала крохотная далекая звезда. Но и звездочка скоро угасла, как последняя надежда обреченного. Джамалуддин глубоко вздохнул. Ему было тяжело, словно он потерял близкого, родного человека. Крылатые мысли унесли его в далекий Санкт-Петербург. Он вспомнил последнюю встречу с императором.

В те зимние дни величественная красота Питера была завуалирована невесомой кисеей густого тумана. И лица людей казались серыми, мрачными. Шли печальные вести с турецкого фронта. Император повернул портрет австрийца Франца Иосифа лицом к стене и написал: «Неблагодарный!» Николай I в 1848 году помог ему подавить восстание под предводительством Магуара. Теперь же коварный Франц вместе с Англией и Францией примкнул к туркам.

В те суровые февральские дни он, Джамалуддин, по срочному вызову царя примчался из Варшавы в столицу. Царь вместе с семьей переселился из Зимнего дворца в Гатчину. Джамалуддин вспомнил, как встревоженный военный министр спешил доставить его к царю. Император принял без промедления. Он встретил их стоя, в военной форме, приветствовал поклоном головы, молча. Затем сказал: