Иллюзии Доктора Фаустино

Росита полностью заарканила бесстрашного генерала Переса и безраздельно им командовала. Она поработила славного завоевателя и превратила его из льва в ягненка. Росита иногда советовалась с ним по поводу платьев, нарядов и украшений, зато генерал Перес непременно советовался с нею по политическим делам. От Роситы зависели теперь судьбы министерства; она решала, состоится ли очередной военный переворот, изменится ли конституция или даже форма правления. В Испании армия могла сделать все, генерал Перес все мог сделать с армией, а Росита – с генералом Пересом. Усвоив эту словесную параболу, Росита не без оснований считала, что все в конечном счете зависело от нее. Аспазия легко управляла деятельностью своего Перикла[120].

Всесильная Росита уже много лет не могла забыть оскорбление, которое нанес ей доктор Фаустино; оно разъедало ей душу, как проказа. Мысль о счастливой сопернице тоже не давала ей покоя.

Генерал не имел секретов от Роситы и поведал ей однажды о том конфузе и афронте, который вынужден был пережить от Констансии и от доктора, хотя он не собирался ни унижать маркизу, ни смеяться над ней.

Проведав о любовных отношениях Констансии и дона Фаустино и полагая, что они зашли слишком далеко – что не соответствовало действительности, – Росита предприняла слежку и делала это настойчиво, изобретательно и осторожно. Она узнала, что донья Этельвина когда-то служила у Констансии, и решила, что наперсницей и посредницей в такого рода делах могла быть именно она. Росита сообразила также, что хотя донья Этельвина была продувной бестией, все же вряд ли удастся подбить ее на измену своей госпоже. Она и не стала так делать, а выбрала для этой цели ее главную помощницу и подругу сеньориту Аделу, которая часто приходила к ней с готовыми заказами, когда сама донья Этельвина была занята.

Расположив к себе сеньориту Аделу подарками и подачками, донья Росита стала получать сведения обо всем, что происходило в доме Этельвины. Минуло более года, но Росита не могла выяснить самое существенное. В конце концов дьявол оценил и вознаградил ее труды.

Сеньорите Аделе все же удалось сделать важное открытие: маркиза де Гуадальбарбо приходила в дом Этельвины либо очень рано утром, либо вечером, но не поздно и там встречалась с доктором.

Не считаясь с расходами, Росита подкупила сеньориту Аделу, попросив устроить так, чтобы некое лицо попало в дом Этельвины и из тайного убежища могло наблюдать встречу любовников.

Затем дочь ростовщика-нотариуса отправила Марии анонимное письмо, в котором сообщала об измене мужа и великодушно предлагала способ убедиться в этом лично.

Пришел день, час и самый момент свидания, о чем сеньорита Адела заранее сообщала.

Констансия жаловалась, что доктор мало ее любит, холоден с нею, ревновала его к Марии, утверждала, что он любит ее меньше, чем Марию.

Опьянев от многообещающих нежных взглядов, будучи ослеплен и заворожен изяществом, кокетливостью, светскостью, неувядаемой молодостью кузины, дон Фаустино стал уверять, что он уважает свою жену, но совсем ее не любит и почти ненавидит.

Сделав это ужасное признание, он заключил кузину в объятия.

И тут ему почудилось, будто он слышит чей-то приглушенный безутешный плач, который острой болью отозвался в его сердце.

В испуге он отпрянул от Констансии, обыскал комнату, но никого не обнаружил; открыл входную дверь – никого; быстро прошел в соседнюю комнату, откуда был выход в коридор, но и там было пусто, а дверь в коридор заперта на ключ; расспросил донью Этельвину, кто был еще в доме; та отвечала, что, кроме Аделы, – никого, остальные девушки уже давно ушли, и прибавила, что сеньорита Адела – человек верный, надежный и не из тех, что плачут и вздыхают по пустякам. Донья Этельвина позвала сеньориту Аделу, и та сказала, что в дом никто не входил, что она сама следила за этим и что все слуги отправлены на кухню, чтобы ни о чем не пронюхали.

Констансия никакого плача не слышала и отнесла это за счет расстроенного воображения доктора. Тот в конце концов успокоился.

С того самого дня печаль Марии стала еще более глубокой и неизбывной. Хотя доктор не слышал от нее ни единого упрека, он понимал, что ей все известно. Несмотря на свой скептицизм, он не мог подыскать этому естественного объяснения и вынужден был признать, что духовная прозорливость Марии, очевидно, не пустяк; надо полагать, что действительно дух Марии, отделившись от тела, витает, где ему вздумается: так он может проникнуть сквозь любые стены и забраться в любое место. Приглушенный плач, который услышал доктор и не услышала Констансия, был криком раненой души, вырвавшимся у Марии как раз в тот момент, когда он произносил чудовищную фразу о том, что почти ненавидит ее.

Она знала теперь ужасную правду, и он не мог ни утешить ее, ни оправдаться перед нею.

Чтобы как-то загладить свою вину, доктор стал более ласков с женой, более внимателен к ней, но избегал всяких объяснений. Мария делала вид, что ничего не знает об измене.