Впервые Чейз вышел в море в пятнадцать лет. Море было спокойным, и он тоже ощутил покой, но когда в девятнадцать лет он открыл для себя Америку, то почувствовал еще больший покой, словно он медленно, но неуклонно приближался к иллюзорному месту, называемому «дом». Он был от него близко, но все же далеко… пока в двадцать четыре года не приехал в Сан-Франциско и его тяга к перемене мест внезапно не исчезла. Он все еще ощущал смутное беспокойство, все еще стремился к какой-то неизвестной мечте, но теперь это была просто неугомонность сердца. Неведомая сила, которая много лет заставляла его переезжать с места на место, сейчас подсказывала ему осесть в этом чудесном городе на заливе, сделать его своим домом — и ждать.
И Чейз ждал. А тем временем ему слышались голоса и перед его внутренним взором возникали образы убийц, и он ругал себя за то, что верил, будто нелюбимый и нежеланный сирота из Сен-Жан-Кап-Ферра может наконец обрести семью.
Вчера был пойман Ноб Хилл Слейшер. Сегодня вечером Чейз окунется в музыку Верди и чувственные наслаждения с темпераментной Ванессой, а затем, по возможности быстрее, поплывет в южную часть Тихого океана, чтобы найти покой в теплых аквамариновых водах, омывающих остров-рай Бора-Бора, пока неведомая сила снова не подаст ему знак, призывая вернуться в Сан-Франциско на новое свидание со смертью.
Чейз смотрел на экран телевизора, а его изящные проворные пальцы талантливого гитариста — и талантливого любовника — вставляли перламутровые запонки в петли манжет. Но еще до того как диктор последних известий начал говорить, Чейза внезапно охватила тревога, и он сосредоточил все свое внимание на экране телевизора, стоявшего в роскошной капитанской каюте.
Пока диктор говорил, на экране появлялись картинки. Сначала показали парусник Виктора Ч. Кинкейда «Морская богиня» — это оказался ослепительно белый близнец черного парусника Чейза «Морская ведьма». Потом дали фотографию самого кинодеятеля. Его лицо было породистым, красивым и аристократичным. Затем шли видеокадры, на которых Виктору вручали «Оскара», а позже и приз, завоеванный на скачках, — первый драгоценный камень в короне «Трипл Краун». На экране мелькало лицо Виктора Ч. Кинкейда, но им мог бы быть и Чейз Карлтон, если бы он обрезал свои доходившие до плеч черные как ночь волосы и сбрил такую же черную бороду, которую носил вот уже несколько лет.
Впервые за тридцать четыре года своей мучительной и беспокойной жизни Чейза охватило чувство покоя. Это не мечта, не погоня за недосягаемым, а простая, голая правда. Неведомая сила, которая настойчиво гнала его из Ниццы в Сан-Франциско, а затем настояла, чтобы он ждал, предопределила, чтобы он оказался в тот самый момент, когда показывали изображение его брата, о котором он ничего не знал, но к которому, возможно, стремился всю жизнь.