Иллюстратор (сборник)

14 августа. Они там все про войну. Будто маленькая Грузия напала на русских и на осетин. Как будто грузины сумасшедшие. Кто поверит? Но дело не в этом. Прошлой ночью произошло событие. Я стал кое-что понимать. Удивительно! В полусне опять увидел, будто я очень маленький. Сперва комната, как раньше, поплыла и стала расти. Сделалась размером с парадную залу дворца. Как там его, ну, в Царском. Потом вдруг – улица, вижу снизу, почти с уровня асфальта. Видео мое пробирается вдоль стены, по узкому сухому месту, потому что там, где не я, – настоящий потоп, а с небес ломится вода-летний ливень. (Буду называть смотрящего – я. Ведь это мои видения, это я делаюсь на время маленьким?) Иногда плюхают рядом ноги, бегут. Человеческие, только великанские. Дальше рассекают огромные авто, из-под колес выстреливает вода. Впереди вверху – летающая тарелка, черное ржавое жерло водосточной трубы. Я – туда, под него. Справа бьется о железо, гремит, рушится вниз вода, слева не льется. Скукожился, где не льется, но брызги летят. На мгновение все мутнеет. Потом мой загадочный глаз как бы промаргивается. Смотрю вверх. Интересно. Длинный темный тоннель, в нем водопад. Вдруг песня. Мужской голос, веселый: «Ты правишь в открытое море, / Где с бурей не справиться нам. / В такую шальную погоду / Нельзя доверяться волнам». Выглянул. Вижу ноги, огромные мокрые ботинки. Шлепают по воде. Останавливаются. Задираю голову. Кто-то высоко-высоко надо мной. Мокрые джинсы, рубашка, все вместе торчит конусом, постепенно сужаясь к небу. Маленькая голова наверху обращена ко мне. Кажется, смотрит на меня. Приближается, увеличиваясь. Этот кто-то присаживается на корточки. Ко мне тянутся большие руки. Подхватывают, тащат наверх: этот распрямляется во весь рост. Дождь хлещет. Огромное лицо, разглядывает меня сблизи, его глаза смотрят мне в глаза. И тут я, маленький, узнаю сам себя, только очень большого. Большие руки вертят меня так и сяк. Потом большой я запихивает я маленького себе за пазуху. Там тепло и сыро, но дождь не достает. И мы пошли…

То есть мне кем-то было показано, как я нашел кота, который стал Кейсом, жил вместе со мной, а потом умер. Причем показано с точки зрения кота. Как будто этот кот – еще один, уменьшенный Тимофей Михалев. Кажется, я на пороге открытия какого-то загадочного явления. Но погожу с выводами. Нужно убедиться досконально.

16 августа. Был у врача, рассказал. В общих чертах, конечно. Санаторная врачиха: полная, круглое гладкое лицо, ухоженные пальцы в кольцах. Смотрит равнодушно и с недоверием, поддакивает, не спорит, иногда выдавливает пустое слово. Наверное, не понимает, что значит выражение «точка зрения», и думает, что я сошел с ума.

18 августа. Телевизор. Утро. Сериал, там Мальвина. С кем-то целуется, спорит, обсуждает любовные дела подруг, скрывается от кого-то. На себя не похожа, стала старше, пополнела, не сразу узнал. Выключил. Слишком разволновался, сердце зачастило. В голове напряг. Сегодня опять ел сырники со сметаной и сказал «сырники» почти хорошо. Только «р» получилось картаво, по-еврейски. Или по-французски? Пытаюсь говорить другие слова. Кое-что получается.

20 августа. Вдруг невзначай почти свободно заговорил. В столовой со мной за столом две тетки, грузные, старые. (А сам-то я кто – юный мальчик?) Тетки эти привыкли, что я всегда молчу. Вначале я им написал на бумажке, что не могу говорить. Они же трещат без умолку. А я молчу. Наверное, привыкли и решили, что я еще и глух. Трещат. Даже поесть забывают. А я вправду их никогда не слушал, отключался. Их болтовня для меня вроде фонового шума. Тут вдруг услыхал: все время стреляют, убивают, взрывают. Насторожился. Опять про грузинскую войну? Продолжение монолога, без паузы: одного у них не отнимешь, белье там как постираешь, сохнет очень быстро. Сочетание войны и сушки белья меня удивило. Тем более что стирка и сушка белья были прежде моей постоянной домашней заботой и головной болью. Показалось, что было это давно, в прежней моей одинокой жизни. Вдруг из меня вылетело: «Это вы о чем?» Они воззрились на меня. Немой заговорил! Наверное, тут же решили, что я раньше придуривался. Повторил вопрос. И одна ответила: «Это мы об Израиле, там после стирки все моментально сохнет. Жарко».

Кажется, я могу говорить. Проверил у себя в комнате, наговорил много слов в микрофон, записал в компьютер, прослушал. Говорю все, но как-то замедленно, неуверенно. «Р» все еще с французским оттенком.