Простившись, он удаляется в спальные покои на заднюю половину палатки. А я… Я стою на месте, дурак дураком, онемевший в любом известном смысле, ошеломленный сильнее некуда. Это что же, вся «Илиада» на фиг?
Быстроногий должен был остаться! Правда, у Гомера он тоже не рвется в сражение, и грекам поначалу приходится туго. Троянцы торжествуют, данайцы истекают кровью; великие военачальники – Одиссей, Агамемнон, Менелай, Диомед, все до единого получают серьезные раны. И тогда, из жалости к обреченным товарищам, в бой вступает Патрокл, надев золотые доспехи Ахилла. Герой рубит вражеские головы, словно кочаны капусты, пока наконец не сходится с Гектором. Приамид побеждает, срывает с противника бесценные латы, и вокруг нагого, обесчещенного тела разгорается жаркая сеча. Убитого буквально разрывают на части;
А это значит, ахейцев ждет великое поражение.
На рассвете крутобокие корабли заполыхают.
Троя выстоит.
Главным героем античного эпоса станет Гектор, а не Ахилл.
«Одиссея», похоже, вообще не появится… Ну, или появится в сильно измененном виде.
Все будет не так.
Только из-за того, что настоящий Феникс остался не у дел? А может, боги сами нащупали слабое звено и решили вмешаться, прежде чем я до него доберусь? Этого мне не узнать. Ясно лишь одно: мой мудрый план переубедить Одиссея с Пелидом окончился полным провалом.
– Пойдем, старый Феникс. – Патрокл берет меня за руку, будто ребенка, и отводит в боковые покои просторного шатра, туда, где разложены мягкие подушки, устланные овечьими шкурами и тончайшими покрывалами изо льна. – Пора спать. Завтра будет новый день.
31
Иерусалим
Укрывшись в тени западной городской стены, троица смотрела на мощный голубой луч, отвесно уходящий в темное небо.
– Что это? – выдавил Харман.
– Мои друзья, – промолвила Сейви. – Девять тысяч сто четырнадцать человек старого образца. Все мои товарищи, унесенные Финальным факсом.
Мужчины тревожно переглянулись.
– Какие друзья? – осторожно произнес Даэман. – Это просто свет.
Вечная Жидовка с трудом отвела жадный взор от ослепительного столба, что заливал голубоватым сиянием крыши древних домов и полуразрушенные стены, и печально улыбнулась:
– Вот этот яркий свет и есть
Пояснять слова она не стала, просто развернулась и повела спутников обратно, прочь от загадочного луча.
– «Посты» уверяли, что Финальный факс – лучший способ сохранить человечество, пока они не приберутся на планете. – На узких переулках негромкий, размеренный говор Сейви отдавался гулким эхом. – Ведь как нам было сказано? Дескать, свернем ваши коды (а люди уже тогда являлись для ПЛ всего лишь кодами), заключим в непрерывную нейтринную петлю на десять тысяч лет, а сами аккуратно вычистим Землю.
– В каком смысле – вычистим? – вмешался Харман.
Путники проходили под внушительной аркой, больше похожей на тоннель, и Даэман едва разглядел на лице старухи скорбную усмешку.
– Под конец Потерянной Эпохи мир сошел с ума. Особенно после Рубикона. А потом настали Окаянные Времена. Эрэнкашники, эти «вольные художники», вернули к жизни динозавров, кошмар-птиц, разные виды вымерших растений. Экологическая система планеты слетела с катушек, причем инфо– и ноосфера начали образовывать единый сплав – разумную активную логосферу, которая и вынудила постлюдей к поспешному бегству. Не доверяла она этим выскочкам. Сами виноваты: играли в игрушки с квантовой телепортацией, без зазрения совести открывали порталы куда ни попадя, распахивали двери, которые лучше было не трогать.
Харман остановился посреди широкой улицы, куда друзья только что вышли.
– Может, хоть что-нибудь растолкуешь нам, Сейви? Мы даже трети не понимаем из твоей болтовни.
– Неудивительно, – процедила старуха. – Чтобы понимать, нужно иметь историю, науку, литературу, в конце концов.
– У нас есть книги, – обиделся девяностодевятилетний.
Еврейка горько хохотнула.
– Погодите, а при чем здесь динозавры, ноосферы? – встрял Даэман. – Мы-то говорили о синем луче.
Сейви присела на каменную ограду. Налетевший ветер засвистел над обвалившимися крышами. Холодало.
– Мы якобы мешали им заняться уборкой, – повторила женщина. – Ах, как удобно! Нейтринный торус – без массы, без шума, без пыли. Десять тысяч лет – и планета как новенькая. Мол, вы и глазом не успеете моргнуть. Так они говорили.
– Но тебя зачем-то оставили, – заметил Харман.
– Да уж.
– Может, случайно?