Илиада

Медленнее скорбящие стяги рассеянных ратей
Троя движет. Росят щиты,[650] и шлемные гребни
Скорбь тяжелит, и стон непрестанный тесное злато[651]
Рвет, и оружие их гнетет. Нет веселья их сонмам,
Нет им утехи. Их стяги, уж мене чреватые ветром,
Мнимая жизнь покидает: упасть обреченные с косным
Веянием, преклоняют они дремотных драконов.[652]
И звонконог уж теперь оказанье кичливого духа,
Гневное ржание не издает, и, прах воздымая,
¹⁰ Не умножает следа, повернувшися в бурном полете, —
Смутный износит он глас, копыто все погружает
В почву, наездника он подчиняет себе, и, возницу
Возненавидев, от гнета узды отвращает он выю.
Горна визгливым в ответ стенаньям приказы визгливы
Шлет труба, и шум никакой не звучит без унынья.
Так на противны полки влекутся под властью Мемнона
Скорбны фригийцы — хотят они вспять и себе запрещают;
Гектор, грядущий на бой, всё мнится им за спиною.
Точно когда гиблейски цари[653] на медвяну опасность
²⁰ Двинуться знак подают, коль тот иль другой самовластец
Гибнет, гудящий полк подъемлет вдовые пени,
Наскоро выбрав в замену вождя, боязливым колеблет
Жалом и снова течет с бессильною челюстью к битве.

Перемена власти

Вот уж аргивски дружины,[654] счастливым гордяся оружьем,
Двинулись: дух возвысился в них, и быстрой победы
Чают они, коль Гектор убит. Направляет отряды
Вождь Навплиад,[655] чьи свершились желанья; заботы ужасны
Он восприемлет, и сан жестокий несчастному сладок.
Царски символы Атрид слагает, по собственной воле
³⁰ Власть совлекает с себя; сюда не пришел он, вещает,
С правом вождя; довлеет ему, чтоб, любому владыке
Вверившись, рать разорила Пергам и вернулась победно:
«Важности нет, кто, где и когда, но как и что будет
Сделано.[656] Долго дела пребудут; прейдет их виновник».
К сим прибавляет, что власть он ценнейшую держит в Микенах,
Неколебимо он дома царит.[657] Не столь он отличий
Жаждет высоких, чтоб с сердцем ему хотелось усталым
Бдеть под луною, полки направлять под тягостным солнцем.
Марсов один Эакид сию охуждает премену
⁴⁰ Власти. Но Паламед, гордяся Марсом стяжанным,[658]
В славе горит победить и свое заслужить верховенство.
Сходятся снова полки; с обеих сторон поспешают;
Ширь убывает меж них.[659] Сарпедон увлекает дружины
Соединенны, мечи ликийски, вторгаяся первым
Натиском в толпы врага. Подобно как стяги Гигантов[660]
На высотах Бриарей сторукий вздевая Флегрейских,
Огням Юпитера тщетным смеялся, Дианиным дротам,
Марсовым коням, Фебовым тулам, Палладиным змеям —
Так воздвигся герой и, отцом Юпитером гордый,[661]
⁵⁰ Сшедшиеся знамена богов и аргивску Юнону
Презрел, свирепый. Где он на врагов бродящих ни мчится,
Многие тысячи длань низвергает, по тысячам многим
Ось проезжает его. Перун там свирепствует отчий,
Мнится, и гром, хоть слабейший, летит от упряжки гремучей.
Гобий несчастный падет; его не удачливей, гибнет
И Триптолом,[662] и привычный зверей поражать ратовищем
Кормант менальский. Перс погибает четвертым, за стольких
Мертвых отмстивший, зане Сарпедонову шуйцу, пославши
Дрот, он пронзил: и тот наконец, с трудом отраженный,
⁶⁰ Путь обратный творит; лицо свое вспять обративши,
Всё замедляется он на стезе и вновь повернуться
Жаждет; что силы в нем нет, негодует и встречных сшибает;
Взор уж тмится его, и кровь непрестанно точится,
Мощь покидает того, кто быть победителем мыслит.

Но поспешают меж тем доставить мисийскую жатву
Демофоонт, Загамант, и тебя, Тесеид, попеченье
Оное третьим зовет.[663] Притупила данайскую ярость
В бранолюбивом зерне, в вине бестрепетном[664] нужда;
Гладом снедается мощь. Перемирие брань усыпляет;
⁷⁰ На год меж ними союз утвержден. Для полчищ обоих
Оба открылися стана; узреть гражданину возможно
Гречески струги, врагу — присетить фригийски пенаты.
Чуждые входы пока и чуждые стены чредою
Все обходят — святой провождаемы дщерей станицей,[665]
Гекторов дух[666] умирить Тимбрейских ворот при пороге
Идут родители. Прах годовалый, тень неспокойна
Яств утешительных ждет для себя, торжественных плачей,
Гроба печальных честей. Стоит, власы распустивши,
Жен илионских чреда: о муже, о сыне, о брате
⁸⁰ То совокупно скорбят, то каждая плачет особно.
Лик у иных то горячкой знобит, то, блеск схоронивши,
Видится бледен: одна цветет красой Поликсена
Неповрежденною: мгла ее дум на чело не дерзает.
Видит ее и горит Кипридиным иглистым златом[667]
Раненный муж Эакид, и незапною дышит он страстью.[668]
Как величавый лад песнопений[669] красных, излитых
В стопах спондея, нежные чувства крепит, так желанье
Новое, обречено на недвижность, пламень подобный
Пьет и Ахилла мягчит, к одрам устремленного брачным.
⁹⁰ Он, об оружье забыв, не заботится уж о сраженьях,
Хочет обратно идти, уводя отечески рати,
Войско всё разорить, лишь бы царственную уступили
Деву ему, одра причастницу, цену ухода.
В сем наставленье дает он фригийцу Сергесту,[670] кто близко
Тайны царские знал, и мир ему обещает
Скорый, и договор, грядущий Марсу на смену,
Коль мирмидоняне, вняв его слову, домой обратятся.
Выслушал это Приам; Сергест вернулся. Ахиллу
Мир любезен и бой неполезен,[671] с отказом любовный
¹⁰⁰ Пыл в нем растет. Условлено: коль ратоборство престанет,
Муж, девицу прияв, отыдет в отечески земли.
Тотчас к общему он всех зовет возвращению, тщетность
Тяжких оплакивает предприятий, несправедливым
Мнит, что ради одра одного на женскую битву[672]
Сочетавались вожди, и, урон возмещая спартанский,
И народ и цари снедаются долгой войною.
Отдых любезен толпе, и Марсова ярь, уж слабее
Тлея, совету сему вняла: готовит на завтра
Каждый ладью для себя. Но Парки, свой час улучивши,
¹¹⁰ Струги с зерном пригоняют, что в дар отправил ахейцам
Телеф, однако в душе негодуя, что идут иные
Стяги, иные вожди и что отстранен Агамемнон.
Только достигли суда до пристани, новым волненьем
Ожесточились полки и вновь к мечам устремились.

Убиение Деифоба, Сарпедона и Паламеда

Звездоскитального уж провела[673] по условленным метам
Феба, отмерив трудов дважды шесть,[674] круговерть годовая,
И соступились полки. Один не выходит на сечу
Муж Эакид; один не сражается, ропща, что брани —
Спона желаньям его. Других Навплиад понуждает
¹²⁰ Биться и — счастливый знак для сопутных ему ратоборцев —
На Деифоба напал он натиском первым: метнувши
Дрот, ему оба виска прободал, кончину вторую[675]
Дав фригийску царю оплакать. Во сретенье зыблет
Пику ему Сарпедон: всю силу, сколько осталой
Кровью ему для сраженья дано, в удар он влагает,
Щедрый врагу досаждать; и судьбы союзная сила
Не отступила: он щит пронзает, лезвием, падшим
Наискось, левый бок окровавив врагу. Но счастливей
Меч Навплиадов: руке повинуяся, лучше разящей,
¹³⁰ Гневному небу на скорбь низвергает он Сарпедона.
Всторжествовавши, он много других кичливее:[676] «Вот уж,
Вот, — повторяет, — каких в деснице победной ничтожит
Меч мой гигантов! Такой свидетельство даст ли отваги
Флегра Юпитеру,[677] Минос Тесею, Алкиду Ливиец?
Вождь данаев таков!..» Едва он молвил — докончить
Эту не должно ему похвальбу — вот пернатая входит
В горло со свистом ему: Парис пустил ее в воздух,
Лучше ассирских стрелец, с гелонами мощный равняться.[678]
Вождь падет, и его кичливая слава, стенаний
¹⁴⁰ Скудный стяжавшая плод,[679] погибает; все поражают
Падшего, копья смесив.[680] По кончине властителя толпы
Уж над собой не властны; убит воевода, и доблесть
Дряхлая вянет в полках, и мнится, само потеряло
Силу оружье.[681] Так, если порвутся бразды и возничий
Рухнет — мятутся тогда скакуны, ослабелою властью
Изумлены глубоко, и, обретши внезапную вольность,
Словно страшна она им — неверным скоком по темной
Реют стезе: сим чином вершат свой побег, сей чредою
Греки рассыпались.[682] Уж далеки от стана, от брега,
¹⁵⁰ Давят друг друга они; страшится стать первый последним,
Сделаться ближе к врагу. Обнажив свою грудь, защищают
Спину себе, ополчась для бегства, однако оплота
Копья, суда, частокол доставить им не способны:
Враг зажигает, разит, истребляет светочем струги,
Пикой твердыни, мечом мужей. Резня разгласилась;
Битвой Ахилл небрежет, но пред тьмою дротов и огней[683]
Стал второй Эакид:[684] уже изнуренный, трудится
Он под охраной щита. Впоследок сжалившись,[685] бурный
Понт подняла высоко Фетида, чтобы, сретая
¹⁶⁰ Шествие Феба, лучи неспешные спрятать в пучине.

Тени лишь новый день рассеял, повсюду на мщенье
Вои встают, хватая копье, прислоненное к ложу
Вооруженному; часть, главу на щит преклонивши,
Не отлагала меча рукоять увлажненну, ни шлемну
Сень,[686] но сон и среди оружья сходил дерзновенный.
Будит фригиян труба-наставница, греков — цевница
И глашатай раздора, рожок;[687] но рьяная доблесть
Предвосхищает призыв. С обеих сторон ратоборство
Ярое крепнет:[688] жмут, отступают, грозят и страшатся,
¹⁷⁰ И своей чередой Фортуна то кратки триумфы,
То обоим дает недолгие бегства народам.
Конник высокий пешцов теснит, клонясь для удара, —
Те же, чтоб ранить его, воздевают низкие длани.
Шел, клинок поднимая, Абант, готовый Мелампа
В прах с колесницы простерть: звонконогие, кажется, чуют
Бедствие кони его: на дыбы, свирепые, взвившись,
Топчут врага, обступив, и, сваливши его, отступают.
Радуясь делу сему, Меламп, надежный на помощь
Коней, летит по толпам мужей, по лицам, кипучий,
¹⁸⁰ На горделивой оси[689] и праздной гнушается почвой,
Плоть стремяся давить. Наконец, Анксура диктейца[690]
Пикой сраженный, падет и корчится: топчут свои же
Кони его;[691] запрокинутым ртом кричащего тщетно:
«О, пощадите!» крушат бессердечно глухие колеса.
Равная брань для вождей, никому не сулящая пальмы,
Зыбилась долго, пока Троил не вторгся во вражьи
Толпы; страшные с ним принеслися стяги победы:
Сходен с Пеллейцем он был, с калидонским изгнанником сходен,[692]
Молнийну длань имевшим, — один из них древле, другой же
¹⁹⁰ Позже, но сей превзошел обоих, обоих он крепче
И — скреплю похвалу — даже Гектора он превосходней.
Вспять изумленны идут данаи; трепещут от тяжкой
Бури сердца их, досель спокойные; им, пораженным,
Мнится, что Гектор воскрес во множестве: пламень Троилов
Братнюю так обновляет резню. Победной десницы
Славу почувствовать — боль, но видеть ее — упоенье.
Нисова издали он Алкеста, Ида — вплотную,
Дротом — того, сего же — мечом сжинает. Не стыдна
Смерть от такого врага;[693] как будто стязаясь в кончине,
²⁰⁰ Рады иные на дрот налететь и смертью гордятся.

В путь Итакиец, Тидид и Нестор пошли, чтоб Ахилла
Им преклонить — тебя, о Троил, он достоин единый —
Но бесплодны мольбы. Решение твердо покинуть
Брань у вождя; просящим, являющим доводы сильны,
Он возражает, в войне находя лишь бесчестья причину,
Нагроможденье потерь, никаких прибытков победе.
К миру вожди, согласясь, призывают — но тот им препоной,
Кто о браке скорбит;[694] препоной Эринния также,
Парка упрямая[695] им препоной, и, рока сильнейший,
²¹⁰ Брань данаям несет богов испытующий Калхант.
Без промедленья, с вождем Агамемноном в бой эбалиды
Бросились радостно. Мчит им навстречу столь же проворно
Бурно дышащих коней Приамид; седоком благородным
Гордая, в воздух свою колею колесница подъемлет,
Редко касаясь земли; змея Триптолемова,[696] птица
Реет Венерина, барс Лиэев много неспешней.
Прахом взрастают поля; похороненный пыльною тучей
Мгла заткала свет; не дано различить сопостата
Гражданам, небо пока прозрачное им не вернули
²²⁰ Копья и бранны поля не осели в ливнях кровавых.
Алкидамант распростер Левконта-тевкра, огромный
Издали дрот устремив; за броском он двинулся следом,
Мысля жало извлечь, да, копьем похваляясь кровавым,
Шествует он, как ахеянам друг иль фригиянам ужас
Славим, однако, пращой камневержной застигнутый, тотчас
Гибнет, к утешенному приобщившись в гибели тевкру.
Дротом метательным тут Еврипила Меналк поражает:
Грянув в власы отсеченны, сквозь левую выгнал глазницу,
Выбитое унеся на копейном навершии око.
²³⁰ Тростью лернейскою[697] Главк туда уметил Ликида,
Плечи с шеею где сопрягаются;[698] входит меж кромкой
Шлемной и щитной стрела, застигая открытое горло;
Влагою напоена Геркулесовой, смертью сугубой
Душу мучит она: там яд ярится, тут язвой
Кровь выходит: пресечь они соревнуются пряжу.[699]
Ксеркс Кретеона, Кромий низверг Терсилоха, а Нисом
Атис убит; один — от дрота, другой — от секиры,
Корчится третий, стрелой пораженный из крепкого лука.
Рес Ретея крушит, Аконтей низвергает Либида,
²⁴⁰ Стемона губит Ион, уязвляет Аргус Фессандра,
Фол — Акрона, Фола — Эбал, Эбала же — Актор,
Актора Фиодамант, Лихей же Фиодаманта.[700]

Ратует пылче Троил, теснит необорной десницей
Он арголидских мужей; хотя и меч Антенора,
Дрот Энея[701] для них и стрелы хищника страшны,
Он победитель один, все славы один затмевает,
Все деянья в число своих он заносит триумфов.
Мужу Беллона дивясь, умереннее подгоняет
Буйства его, веселясь, что наставницу он превосходит.
²⁵⁰ Ярость иную тут узнает,[702] величайшие битвы
Маворс, и, следуя сам, божественный, смертну примеру,
В час, как на скифов идет, вспоминает увиденну храбрость.
Молниеносным клинком терзая фригиян, кипучий
Шел Умбрасид;[703] с ним Троил, клинок обнаживший, затеял
Спор и смертью его заключил, немилостный, грянув
В келью вторую ума;[704] и силится тот понапрасну
Выскользнуть, ибо своей уклониться не может судьбины.
Он Аскалафа теснит; тот не ждет ратовища, несется
Прочь, избегая руки — но, сухим гнушаясь вернуться,
²⁶⁰ Ищет ясень удар совершить и коней пронзает,
Всадника впутавших в петли; влачится воин, браздами
Стянут, и, кровью напившися, гибнет, в ней потопленный.
Мужа доволен паденьем, победно теснит остальную
Рать Приамид, булавой тройную верша трехконечной[705]
Гибель: оплакивает Астил раздробленные длани,
Итис — грудь, Антифат — излившиеся из утробы
Внутренности. Но, хоть его длань и ярится, но ниже
Паха не бьет никогда: гнушается, высокомерный,
Он обесчестить себе триумф подсеченным коленом.
²⁷⁰ Большего алчет уж он: докучно ему против черни
Скудную битву тянуть, и дроты подлою кровью
Стыд безмерный пятнать, похищая нищую душу
В толпах народных. На горло царей и вождей он сильнее
Ярь воздымает; туда, где сонмы в камнях драгоценных,
Реет он и обоих уязвляет Атридов оружьем
Разным — дротом того, копьем другого; и, третьим
Чуя ранящий меч, застенал калидонский питомец.
Он и сих бы убил — так ему неослабная ярость,
Доблесть присущая так внушает — но, вдавшись меж ними,
²⁸⁰ Тяжкой деснице толпа не дала ударить глубоко.
Атропос даже сама — пред богами ничто, пред царями —
Редка; и дерзость его против душ возрастает убогих.

Убиение Троила

Заколебались данаи; уж нет им надежд на победу,
Нет и на бегство. Судьбы обманы, вышних коварства,
Ложь Калхантова — горе для них; о возврате уж шепчут,
Но обратиться спиной им страшно. С Нестором идет
Сам Агамемнон молить Пелида: тот им согласья
Не дал, однако своих отпустил мирмидонян на битву.
Их увидев Троил, выступающих бурной станицей,
²⁹⁰ «Путь свой направим сюда! — вопиет: — что за новая поросль?
Новую пыль кто поднял? Ужели ныне впервые
Аргос сюда их обрек, торопясь все силы исчерпать?
Благость явилась богов! Стигийску Юпитеру[706] в жертву
Уж не хватало людей, и праздности начал страшиться
Меч мой. Ужо научу я их перуном дарданским,
Сколь им полезней в дому укрываться!» Так молвив, Ипарка,
Ведшего полк, он туда, где умбон пылающий блещет,
Ясенем крепким своим поразил, свалив его наземь
С остановившегося скакуна. Но тотчас, вскочивши
³⁰⁰ На ноги, бросив копье и щит свой оставив, тот мчится
От нагоняющего врага назад в арголидский
Стан; и в пределах его, пред самим Ахиллом убитый,
Рушится ниц и шатры пятнает брызнувшей кровью.
Грозно скрежеща, со всем исступлением гнева вздымает
Длани свои Эакид и, напрягшися купною силой,
Уготовляет удар ответный.[707] Но раньше принесся
Дрот Приамида, врагу уметивший в левую руку,
Но без вреда от него отвела Тритония жало.
Это приметив, Троил на враждебную хитрость Паллады
³¹⁰ Горько пеняет. Удел второго дрота счастливей:
В цель попадает, рассекши плечо, но, алкая убийства,
Легкую рану творит, негодуя, острая пика.
Третий им схвачен дерен, который мог бы напиться
Большею кровью, — но вот сосну свистящую верный
Мещет замах. На дыбы высоко, предчувствуя злое,
Конь восстает — то ль защитою быть наезднику хочет,
То ли страшится — и рад, хоть пронзенный, хозяйскую гибель
Он предварить. Колена склонив, против воли он топчет
Тело простершееся господина — увы! пособляя
³²⁰ Смерти его: не хочет того, но гнетет его тяжко.
Тут подлетев, Эакид уже поднявшуюсь шею
Жнет железом; главу отсеченную мужа далече
Видно, отпрыгнувшую; остается труп и движенье
В небезоружной руке, еще хотящей сражаться.

Случай какой мне винить, о Троил, богов и судьбину?[708]
О Троил,[709] чью погибшую мощь Илион обрыдает,
О Троил, чья хвала справедливой гласится молвою,
О Троил, единый, кого аргивяне хвалят,
Пал ты; и, бывший досель надеждой на жизнь фригиянам,
³³⁰ Днесь одного Мемнона своей угрожаемой персти
Зришь ты защитой.

Убиение Мемнона

Уже ограбить раздранное тело[710]
Мнил Эакид, но Мемнон воспрещает: матери скорбной
Славного сына он труп сберечь на оплаканье мыслит.
Слезы другим, себе же войну, другим завыванья
Женские, брань же себе оставляет, и, дрот подхвативши,
Мститель, врага надменна теснит. Копьем ему в чресла,
Метит в перси мечом; обращает Ахилл к нему очи
И, негодуя, таким гремит исступленным глаголом:
«Судьбы зовут и тебя,[711] ожидает в челне стигийском
³⁴⁰ Гость предыдущий, волной стигийскою вместе пойдете».
Молвил, и вот уж царю восточному сулицей чрево
Ясеневой пронзено; высоко прядает черна
Кровь, и маны студит опаленные[712] Стикс леденящий.
В бегство персы текут по кончине владыки;[713] свирепей
Гонит их вождь мирмидонян, к тому и нравом, и раной
Быв побуждаем. Искать не терпя царей боязливых,
Против горла толпы неохотно ярится; сменился
Натиска гнев, отмстительну длань он плебействовать нудит.[714]
Робких вспять он теснит, дерзновенных разит, попирает
³⁵⁰ Косных и краткой войной искупает долгую праздность.

На илионски взглянул поля, гремящие битвой,
Велий Юпитер и, хоть замедлен взор его пылью,
Зрит он оружие там Вулканово,[715] зрит, как ярится
Против врагов Эакид. При зрелище оном ликует,
Что с Фетидою брак он отверг;[716] не так был он бледен,
Гор флегрейских когда и флегрейских дротов страшился.
Трупы мужей исчисляет сама[717] и сыном гордится
Матерь, увы! о судьбах забыв, надменьем объята,
И замедляет струи, любезным дивясь ратоборствам.[718]
³⁶⁰ Ибо отраден ей вид, и чаять можно победы,
Если от длани одной вся рать обращается в бегство.
Так, когда побелеют поля и вызреет жатва,
Нивы бегущий простор пред летним ветром клонится.
Движась последним из всех, колесницей замедлен сломленной,
У затворившихся врат соратников молит Иолла
Дать ему вход. Но тщетны мольбы — пелионская пика[719]
К створу прибила врага, с вратами его сочетая.[720]
И наконец — хоть уж стан далеко, хоть людей с ним немного,
Град хоть уж рядом — едва он упрошен Минервой вернуться.

Птичий собор над могилою Мемнона

³⁷⁰ Коней угрюмых едва в колеснице унылой назавтра[721]
Движет Аврора; ее не бывали столь щедрыми росы,[722]
Так не поили полей; земля хмельная дивится,
Ливней таких не знававшая ввек: так с плачем обильным
Мать о чаде скорбит.[723] Стенут о нем обе оси,
Свет побледнел, облака раздрались, изранен весь неба
Облик, и прежня краса омрачилась звезды идалийской.[724]
Тяжко Тифону длить бытие;[725] гробницы он просит,
Быть гнушается он долговечно живущей цикадой.
Вот собрала для могильна холма аромат набатейской
³⁸⁰ Жатвы скиталица-мать, готовящая погребенье
Сына. Пернатых полк приреял на ревностных крыльях,
Дабы тризну свершить. И птица единственна, Феникс,[726]
И мночисленна Прокна летит; там цапля, что клювом
Выломки черпает мраморные, соловей же лощит их,
Буквы чертит попугай, возносит мольбы Филомела,[727]
Лебедь стенет, воркует горлица. Птица Юноны[728]
Воды пролить очистительны мнит, но велит распростертым
Крыльям Сатурния вспять, фригийское всё ненавидя.
Дроты тельхинов[729] в тот час неся Юпитеру, реял
³⁹⁰ Царь пернатых, но, тризну узрев, замедлился; бросив
Молнию, светоч другой и курящиеся благовонья
Схватывает и алтарь услаждает святым ароматом.
Пламени глад утолен, уже разрушенным мужем
Урна полна; улетают пернаты и мать утешают,
Тризну суля ежегодно справлять при Мемноновом гробе.[730]

Как Ахилл вместе с Антилохом, Несторовым сыном, был предан и убит

В месте ином воздает плачевные почести сыну
Бедна Гекуба,[731] увы! сколь велики родившая скорби!
Может уж гробы считать, уж третье чадо хоронит.
Так, обездоленная сугубым колчаном,[732] Ниоба
⁴⁰⁰ Ей порожденный народ ослезила; не легче Юнонин
Гнев: для этой тяжка Сатурния, Делий — для оной.[733]
Слезы иссохли у ней, и плач над сыновней гробницей
Уж безмолвен, уж почесть суха. Но только в глубокой
Скорбь материнска тоске возросла, раздраженье терзает
Душу больную; печаль ее мстительная обретает
В хитростях слуг для себя. — Стоял блистательный Фебов
Храм близ пределов градских; дающая богу прозванье
Поросль тимбрейска его покрывала,[734] и, вкруг поразросшись,
Листьем молящим она осеняла алтарь властелина.
⁴¹⁰ Злое затеяв, сюда призывает Ахилла Гекуба,
Дабы помолвку свершить.[735] Является он безоружен,
Свиты не взяв, одного имея сопутником сына
Несторова, чуть и меч не забывши; все он бросает,
Муж злополучный, спеша любовь вожделенную видеть.
Ибо коварств ожидать запрещает, обмана страшиться
Самое место, святыни залог. Но матерней воле
Вняв, любодей дарданский,[736] ничто не считая злодейством
По оскверненье одра, и богов и храм возмущая,
За самим алтарем толпу ополченную прячет.
⁴²⁰ Редко души предвещания лгут; вот герой появился
Марсов; трикрат его трепетный шаг запнулся на самом
Праге, трикрат отступал,[737] и в ужасе он колебался,
Дыбом стали власы; трикраты, судьбу прозревая,
Слезы ронял истукан божества; от страха он стынет
И отрицает свой страх. Но вот враждебная младость
Ринулась, грозно вопя, с десницею дерзкою, мужа
Вооруженной грядой окружив. Приступает горячий
Первым к нему Приамид: «Постой! иль, объятий невесты
Алчущий, так и уйдешь? Придет и она — задержала
⁴³⁰ Матерь ее,[738] о наряде заботясь, давая наказы
Нежные, первой ее научая лобзаниям ночи».
Молвил он и, мечом размахнувшись, первым стремяся
Рану нанесть: «Теперь, — прибавляет, — коль к падшим какая
Есть в вас приязнь, к погибшим любовь, — сей, граждане, крови
На утешенье себе алкают фригийские маны».
Где ему храбрости взять? бежать куда? Просьбы постыдны,
На снисхождение нет надежды. Руку обвивши
Ризой, хватает он тут копие и, сколько способна
Доблесть нагая его, осажденная сила, — биется:
⁴⁴⁰ Валит толпу единая длань. Не слабей Антилохов
Гнев: теснит, угрожает, разит, великой желая
Славы, и силу ему отчаянье бурное дарит.
Так двойчаты дубы соревнует секирою сельской
Сотня рук повалить: насилу, от многих ранений
Истощены, дерева колеблются и причиняют
Бедства несчетны своим паденьем дубраве и людям.
Так и герои твердо стоят — одолеть их непросто
Тевкрам, хоть тысячью их смертей томят отовсюду[739]
И для ранений уж нет пространства, — пока раздробленны
⁴⁵⁰ Не исчерпала мечи мужей неистомная доблесть.
Ближе фригийцы к ним приступив, повалить уповают,
Тесно щиты громоздя, еще не упадшие трупы:
Пусть не оружием, но побеждают весом оружья.
Это узревши, Феб отмстительный лук напрягает,[740]
Дроты Паллада дает — но Отец устремленные стрелы
Огнем своим воспятил и мир заповедал перуном.[741]
Рад Александр, что будто дела его вышним любезны,
Мило коварство богам; он зверям и птицам пернатым[742] —
О злодеянье! — тела нагие, изгнанные члены
⁴⁶⁰ Тут бы, жестокий, метнул, коль совет ему праведный не дал
Брат веледушный, Гелен, нечестивую ярость унявший.
В вид унынья какой, увы! в какие обличья
Общая скорбь облекла данаев! Там пени, там плачи
Слышны, когда на плечах два вождя возвратились несомы
В лагерь и смертну костру вверял обряд безвозвратно
Двух ратоборства богов.[743] В унынии неразобщенном
Мирмидоняне скорбят с пилосцами, плач в состязанье
Льется прекрасном и Нестор свой лик от людей сокрывает.
Так, коли вышних отец бы скончался, должно быть, стенали
⁴⁷⁰ Сирые звезды и плач, им неведомый, подняли б боги.

Веры в победу у них уж нет, ни судьбы, ни сами
Боги надежду не шлют, но, упорствуя, мыслят с вопросом
К вышним они приступить:[744] уйти иль длить ратоборство.
Им бы милее уйти: упованья нет в брани, поскольку
Мертв Эакид. Идет, вопрошает и слушает Калхант,
Слышит, что даст победить Ахиллова отрасль пеласгам.
Пирр был им подан судьбой; его владыка скиросский[745]
Пестует, встарь воспитатель Ахилла в облике девьем.
Без промедления в путь по указу вождей устрояет
⁴⁸⁰ Флот Менелай. Я знаю о том и готов я поведать,
Воды какие взмутила веслом, проходила какие
Гавани, струи и грады встарь калидонская доблесть,[746]
В помощь коварство прияв дулихийское, мимо прибрежий,
Делос, твоих, и самосская высь, и вакхический Наксос,[747]
Правя свой челн; но, праздного, вновь меня нудит Беллона
Слогом военным петь.

Взаимное убиение Париса и Аякса

Выводит, воспламененный,
Полк мигдонийский Парис на брань: над всем ополченьем
Высший, с братьями он в несметных верстаться триумфах
Мыслит; отвага в нем возрастает, и прежнего крепче
⁴⁹⁰ Сам себе кажется. Лук распрягает, гнушается стрелы
Сеять: для смерти иной оружье сильнейшее вземлет.
То в рукопашной мечом, то ясенем в дальнем бросанье
Блещет, дерзает вблизи иль издали он утесняет.
Зыблет копьем неискусней сикамбр и скиф ратовищем,
Дротом лигур и сариссой перс и пикой мидянин.
Губит Фоанта мечом, дротом — Лама, пикой — Доркея;
В лик — Фоанта, Лама же — в пах, Доркея же — в перси;
Пилосом тот, Плевроном другой, сей Келенами[748] послан.
В месте яряся другом, неустанно противников сродных
⁵⁰⁰ Сын Теламонов[749] теснил, седмеричную бычью носящий
Кожу. Копьем ему дуб, ему одному лишь подъемный,
Знающий длань лишь его. Железом бок горделивый
Не защищен: иль гнев, горящий на битву, не терпит
Сих промедлений, иль мнит, что за кругом персей широким
Скрыт он надежно. И так свирепствует он, безоружен,
Так воруженных теснит. Ускоряет кончину упавшим
Страх, малодушным же смерть — уж видеть его исступленье.
Медлит, приметив его, Парис: мечом приступаться
Или же дротом к нему. Наконец, взяв гортинские жала —
⁵¹⁰ С ними верна его длань, всегда чутка к его воле —
Лук из налучника он достает и стрелы из тула;
Шуйца сжимает лук, тетиву наляцает десница,
В каждой воздето руке оружье, и вслед за пернатой
Сосредоточивает он взор. Стрела повлеклася,
Перьем груди стрелка, а жалом касаяся шуйцы, —
И, полет прочертив, в левый бок врагу угодила,
Смертью сочася самой. Но холода близкой кончины
Пылкий не чувствует гнев, пока, супостата низринув,
Ярого духа мстительный вихрь не утих, утоленный.
⁵²⁰ Так-то богов, благосклонных к мольбам, и гибель взаимну
Длани счастливые их обрели. Но счастлива боле
Та, что факел злодейств и смертей,[750] тирана сражений
Прочь унесла и в Тартар свела нечестивые маны.

Шествуй, куда увлекает вина![751] чертогов тенарских
Ты шестой вертеп заслужил. Хоть вмещает четвертый
Тех, кто любил, а пятый — мужей бранодушных, отвергнут
Дух любодейца они, радетеля скверного Марса.[752]
Ждет тебя край, содержащий Титанов серные цепи,[753]
Ночь последня, котора омкнет тебя лоном бездонным,
⁵³⁰ Ждет глубочайшая персть. Флегетон пусть паром, нелюбьем —
Стикс, слезами Коцит, Ахерон напоит тебя воплем![754]
Пусть от гавани прочь Харон, от порога отгонит
Цербер тебя; когда ж напоследок ты переберешься,
Язвы Эреба пусть все стекутся и рухнут все смерти,
Объединившись, тебе на главу! Волну тебе Тантал,
Спицы свои Иксион, отдаст Сизиф свой возвратный
Камень, а Титий — птиц![755] в сих весельях вращайся, покамест
Море глотает струи, а дожди возвещает Ирида!

Тою порой, как жгучая весть пронзила Елене
⁵⁴⁰ Трепетный слух, великою в ней остановлены скорбью,[756]
Слезы застыли и глас, и беглый ей изменяет
Ум, точно смертью сражен внезапной. С росою целебной
Входит хладная скорбь к ней в чувство. Тогда, с исступленным
Ликом, власы растерзав, вкруг себя мечей она ищет
Повод погибнуть уже обретя, и мыслит безмолвно,
Чей похитить клинок, у кого испросить бы ей дротов,
Чтоб от своей скончаться руки. Илионские жены
Чуют безумье её и чредой приступают, чтоб скорби
Дерзостные умирить; сам царь ее в горе ласкает,
⁵⁵⁰ Чтоб презирать фригиян, жалеть об ахейцах не стала.
Вот уж конец был слезам — и уже, истощившись, скрывался
День, уходящий в ночь, однако Тидидов кипучий
Гнев доселе томит врагов, хотя уж сломленных,
Скрывшихся в стенах градских, донимает фригиян, за стражей
Нощною замкнутых. Сим дозорным не жребий чреду их
Выбросил — нет, но по воле своей стоят у бессонных
Огней они, и в грудь подбородок им не ударяет.[757]
День едва проступил, к оружью летят, приступают
К граду, машины крутят; дает им силу винея,[758]
⁵⁶⁰ Вержущая валуны баллиста и черепаха,
Путник коварный, и с ними таран, подрывающий тверди.
Но фригияне врагов то градом камней отражают,
То железным дождем, то огней разлитых перуном.
В Марса нагого они, однако, боле не верят,
Чтобы полки вновь в поле пустить: брегутся во граде,
Девьи секиры пока щитоносная[759] Пентесилея
Не привела Приаму помочь. Укрепляет, сбирает
Рать бранодушна жена, мужам подающая силу.[760]
Вот уж врата отверзаются; в стан бегущих пеласгов
⁵⁷⁰ Гонит она, и глоткам мечи, и пламень ветрилам
Уготовляет. Тидид, один оба бедства женущий,
В брани еще ни одной не являл так ясно Тидея.

Прибытие Пирра на войну

Неоптолем с десятью вплывает стругами в гавань,
Воды эгейски прошед. Кто не скажет, что судьбы с Фортуной
Перемешала война? Судьба дарует пеласгам
Пирра, фригийцам дает Фортуна скифски дружины.
Равными вышли они на брань: там стали пеласгов
Сонмы в раздельном строю, тут, с полчищем девьим смесившись,
Людная Троя. С обеих сторон есть боги, и каждый
⁵⁸⁰ Зыблет своим божеством; оливой Паллады о мире
Лжет Кекропидов[761] щит, и Марсом страшит соплеменным
Бистонийский шишак; там и сям — и Марс, и Юнона
В множестве: воздух она бичует ясенной ризой,[762]
Иль сидит на щите, иль главу воздымает высоко.
Но идейской Кибелой своей, идалийской Кипридой
Горд фригиянин; иной бесчестит перунной пернатой
Крылья тирийски[763] своим Ганимедом. Так любо им в битву
Шествовать, сладко им мнить, что и боги на сечу сошлися.

Всех превосходит, ведя за собой ужасны секиры,
⁵⁹⁰ Девьих царица дружин.[764] О убранстве щедрое чуждо
Ей попеченье, красы нет в мыслях; чело ее строго,
Выцвел наряд, и злато ярится, увившее длани.
Смех иль речи ее иль взор коль приметишь, не сыщешь
Слабого в них ничего — совершенно в ней женщина скрыта.
Встречь ей отмстительные на брань воспаляет дружины,
Бурной упряжки ездок, предводящий своих мирмидонян,
Пирр; не бойца для вождей, не мстителя он для Атридов,
Но для себя войну он ведет. На врага, раздраженный,
Местник отца, оружье отца[765] он подъемлет, но тяжкий
⁶⁰⁰ Вес не снести растущим плечам, и шеи сильнейшей
Требует шлем, и малая длань копие еле держит.[766]
Первым кипучей рукой разит микенца Менета[767]
Пентесилея. На всё гремел он криком могучим,
Гласом лев, но заяц душой, и, скрежеща, дивился,
Знающий, сколь пелопидянки робки и чужды оружья,
Слыша трубу девичьих полков. Не знает, что оба
Пола у них закаляет мороз отчизны и ярость
В душу своим племенам вливает сарматское небо.
Так укоризны он шлет: «Прославленный Марс, устыдися![768]
⁶¹⁰ Вот твои стяги несет и наше бесчестит оружье
Длань, для пряденья едва пригодна. Стоять вам незыбно,
Клятвопреступные башни, теперь; опрокинули девы
С пряжей кошницу, отбросили прялку. Сим воинам Троя,
Дротам доверилась сим. Но мы не потерпим, ахейцы;
Хоть и позорно мужам попирать девиц боязливых,
Я пойду против них!» Так молвит; но, медля верстаться
С полом речистым, быстра лишь на битву, ответствует дева
Дротом одним. О рок плачевный! К земле прибивает
Рушащегось копие; стопы его в воздухе, рвется
⁶²⁰ Конь его в бег, но претит копие, и в стязанье ужасном
Мужа злосчастный труп они на куски раздирают.
Пирр не слабей Адраста теснит; а тот, хоть и был он
Отрасль богов, но смертному жизнь противнику отдал.
Вскоре с обеих сторон пламенятся слабейшие длани
Подвигами воевод. Кто бы тут обо всем мог поведать?[769]
Если б сикульски валы, ливийской жатвы колосья,[770]
Пчел я исчислить умел гиблейских, столь многие раны,
Смерти б такие не счел; никогда досель не бывало
В злаках толь многих нужды Полидарию и Махаону.

Убиение Пентесилеи

⁶³⁰ Простонародную рать истребив, затевает Фортуна
Двух столкнуть воевод; недолго медля, оружье
Вземлют они и на битву горят. Доселе простора
Их дерзанью толпа не давала, теперь же широко
Поле лежит и люд поредел. Вот пылкая Пирра
Пентесилея теснит. Укрепляем он Марсом, она же —
Полу поборницею своему, Энио. Ни Юноны,
Ни Тритонии здесь; предпочтеньем их Пирр не отмечен.
Поле раздвинулось вширь; простерт у каждого в длани
Дрот, у каждого меч, понуждаемы шпорою, реют
⁶⁴⁰ Кони. Первым свой гнев растратил пущенный ясень;
Часть завязает в щитах, рассеваются в поле иные,
Часть остается в руке. На меткость клинка уповают;
Ожесточается ярая сталь. Удар возвышает
Первою дева, но, косвенной раной грянув по гребню,
В щит погружает она рукоять: в средине умбона
Только утихнул удар; и покамест глубоко засевший
Силится меч исторгнуть она, острием прободает
Грудь ей левую Пирр. И так могущая дева
Гибнет, лишившись клинка. С великой стыдливостью женской
⁶⁵⁰ Ризы сидонски она и складки одежные тянет
Ноги прикрыть,[771] и дух испускает, на судьбы гневяся.[772]
Прочь дарданиды спешат, амазонки в смятенье; вернулся
Сродный их полу страх тоскливый; боязни и ужас
Девам бегущим везде. Малодушье, несущее распрю,
Ратует, чтобы им бегство внушить. Нет мужества братьям
Падшим помочь, на их сыновей оглянуться зовущих.
Града достигла их часть, гонящим данаям осталась
Часть их добычей, но часть, узрев прямую опасность,
Храбростью полнится вновь, да приимут прекрасную гибель.

Предательство и низвержение града

⁶⁶⁰ Пряжи последния нить раскрутилася, обетованный
День судеб уже подступил,[773] и десятый Титана
Круглообразного труд уж вращал. И знамений сотни,[774]
Сотни блистали угроз,[775] и несущая ужас комета
Пела кровавою прядью беду, и Фебов обоих[776]
Лик то двоился, то пропадал. Юпитеров чаще
Гнев[777] досель не бывал, и не зрелось в обличиях новых
Знамений столько; в слезах камней, в испарине вышних,[778]
В стоне горестном псов, в чреватых чудовищем женах
Будущего недвусмысленный знак. Вспламеняет ахеян
⁶⁷⁰ Муж Фесторид и богов открывает: те приступают
К стенам, где путь открыт по земле; те связывать струги
Мыслят, чтобы напасть на места потаенные града.
Но фригияне добыть возвращеньем Лединым мира
И долголетнюю брань предлагают скончать договором.
Так Антенор призывает, и так сильнейший в витийстве
Полидамант, и так призывает кроткою речью
Анхизиад. Прискорбно для них, что цари погибают,
Что уцелела скудная рать: «Не одним илионским,
Фригским стонать рубежам, но все, что лежит меж Гидаспом,
⁶⁸⁰ Перлы несущим в струях, и поростом скифской пучины,[779]
Бранный познало урон; но иная Фортуна пеласгам:
Ратует Ахиллеид, совещает Нестор, лукавства
Живы Улиссовы, мстительный гнев воспаляет Атридов».
Слов сих не снес Амфимах — мир отринув, кличет к оружью,[780]
Повелевает врата распахнуть, триумф фригиянам
Он обещает иль красной кончины бессмертную славу.
Братьям он равен бы стал и Гектора он превзошел бы,
Если бы детство избыл и в возраст вошел ратоборный.
Хоть клонятся уже Приамовы к старости лета
⁶⁹⁰ И морозны власы отвергают шлемное бремя,
Не увядает царь в старике, в царе зеленеет
Воин и в битву еще дерзают мирны морщины.
Но отвагу вождя оскорбляет, питая боязни,
Непостоянство фригийцев: войны виновник, вещает
О договоре теперь Антенор, и на разоренье
Спарты шедший Эней теперь почитает, что должно
Выдать добычу, врага благосклонность снискать вожделея.
Но лукавством пресечь лукавство, обман их обманом
Ищет стеснить государь и замысл такой устрояет:
⁷⁰⁰ Праздничный выдумать день и к союзу за трапезой пышной
Хочет созвать он вождей: «Пока пребывают за кубком,
Вломится пусть Амфимах, с ополченными пусть безоружных,
Скорый, в ловушке пленит! Безопасного Марса дружины
Вольно пойдут, ничто замедлить не сможет победу».
Долго скорбя, ненавидя войну, меж тем составляют
Заговор между собой фригияне, под клятвой создавши
Клятвопреступный союз измены; ужасный кощунством
Замысл родил Антенор; с его согласились решеньем
Укалегон и Амфидамант, и равный в неправде
⁷¹⁰ Полидаманту Долон, и к отчизне, мчащейся сгинуть,
Немилосердный Эней,[781] сим великим злодействам причастный.

Вестником Полидамант к аргивянам идет, что градские
Тверди им можно предать; он мира в обмен на коварство
Просит, крамольникам мздой, и за стены тайный данаям
Путь он сулит. Но медлит Улисс, но Нестор страшится,
Пирр отвергает обман. Посул неверный смущает
Этих,[782] обманом страша, а тот, на победу надежен,
Бранью, творимой в ночи, осквернить триумф избегает.
Но смущает вождей сомненье; задержан фригиец,
⁷²⁰ И с посольством идти инахийцу вверяют Синону:[783]
Должно ль посулам сим доверять? В илионские домы
Тот грядет, и Анхиз, поручившися, весь разрушает
Страх, и сам Антенор клянется, что искренни речи.
Слово вождям дают, свидетельствуясь божествами,
Тут инахиды, в веселье веля, чтобы не опасались
За своё и своих; к сему и дары прилагают,
Мздою посулы свои крепя — не Пергам лишь единый,
С гражданами несчетны сулят им Азии грады.
Весел, уходит фригиец,[784] и где найдет неприятель
⁷³⁰ Доступ во град, и когда ему в путь, и какой ему будет
Знак, чтоб двинуть войска, осмотрительно им указует.
Есть потаенны врата, безмолвна стезя для коварства,
С высеченною главой Пегаса:[785] вот путь аргивянам,
Что от вождей[786] повелен.
Колесница солнца погрузла;
Время им было идти. Вот ясный светоча пламень,
Узрен мужами, им знак подает. Сплотившися тесно,
Кто с тревогой идет, кто в покое. Огнем фригиянин
Путь им являет и вход отверзает. О замысел страшный
Душ злотворных! о грех, неведомый летописаньям!
⁷⁴⁰ Азии страны цвели; в своих богата трофеях,
Троя цвела, государем сильна и за ратью надежна,
Ни богов, ни судеб не страшася. Греков победа[787]
Скоро пресеклась, лжецом оказался бы Калхант, однако
Внутренний враг и — тяжеле всего — свои к злотворенью
Средства пророком творят Фесторида. Сам ненавидит,
Сам, гражданин, отверзает он град.[788] Не скрипнули петли,
Дроты, щиты не звенят, блюдут молчанье отряды,
Всё тайком, а въявь ничего.[789] Вступивший всех прежде
В град, не терпя коварству служить, побеждать втихомолку,
⁷⁵⁰ Пирр восклицает: «Теперь к оружью, фригийцы! идите
В сретенье нашим полкам! Доколь коснеть вам в дремоте?
Уж безопасности нет; врата отверзлися; вот мы
Мчимся, данаи. Коль кто из вас соступиться со мною
Гневом влечется, на мрак сей Марсов труд несравненный
Не осужден — но ваш подарит нам зрелище пламень!»
Молвил — и, факел схватив, Пергам зажигает он, первым
Путь прочистить себе стремясь. Иные ярятся
Наперебой кто огнем, кто железом; опустошитель
Бродит огонь, и мечи вторгаются сна во средину.

⁷⁶⁰ Ярая ночь, нещадная подлинно, бурна и скорбна,[790]
Дикая ночь, трагических вопль тебе нужен котурнов[791]
Или сатиры тяжелой укус; ты одна торжествуешь,
Прибыль с бесплодных трудов толь многих дней ты стяжала!
Если б число языков у меня с числом карпатосских
Ликов сравнилось[792] и грудь неизмерным полнилась Фебом,
Я описать бы не мог убийства, пожары, стенанья,
Данные ночью одной фригийцам. Кто в пламень от лезвий,
Кто из огня убегает к мечам — о жалкое бедство! —
Бег от судьбы на судьбу налетает. Той лишь страшатся
⁷⁷⁰ Смерти, что первой в уме взросла. И многим, кто обе
Гибели снес, привелось познать сугубые скорби.
Бедствия яростный зрак, векам неведомый прежним!
Здесь дремота, там бодрственный гнев; не встречает помехи
Бурная длань, и вольно выбирать разящей деснице
Между смертями: в грудь иль в уста ей войти, или в горло,
Или все члены вписать ей в перечень должно ранений.
Те, однако, кто ночь провождал за обычной трапезой
Или же в бодром покое бесед, по шуму понявши,
Что данаями град захвачен, и пламень увидев,
⁷⁸⁰ Чтоб защититься, бегут к оружью: но, огнем отвсюду
Обойдены, находят, что путь пресечен им, и, тщетно
Силясь горящий чертог покинуть, скорбят о горчайшей
Смерти и гибнут они с истребленным оружием вместе.[793]

Убиение Приама

Смерти ль я все изложу, опишу ли каждую гибель?
Но деянья во мгле, кончины во мраке сокрыты,
Но затененну гнетет ночное неведенье Музу.
В бегстве, храм обретя Громовержца, алтарь обнимает
Несчастливый Приам,[794] своей не вверяяся длани.
Страху гнев уступил, но, гордый, с лицом величавым,
⁷⁹⁰ Он ни мольбой, ни слезой, ни молящим обличием сана
Не унижает. Тут Пирр угрюмый: «Вернешь ли пеласгам,
Жен спартанских вернешь? Иль хочешь еще ты сражений,
Брани еще не страшась? Зачем резных обнимаешь
Ты, богам ненавистный, богов? Ты сам оскорбил их,
Я же невольно: как пал отец мой жертвою Фебу,
Так ты Юпитеру».[795] Рек, и, лежащему мужу гнушаясь
Жизнь оборвать, дрожащего он подъемлет, схвативши
За седину,[796] и клинок ему погружает во чрево.
Мало противилась длань, и легко пускается к теням[797]
⁸⁰⁰ Дряхлая жизнь; он сам помогает тяжестью тела
Глубже проникнуть мечу и впоследок, исполненный днями,[798]
Он умирает — в старости счастлив, во младости весел,
Если б недвижной была и верность хранила Фортуна.[799]
После Зефиров зима тяжелей, по радостях — скорби;[800]
Лучше нет ничего, чем вовек не знать благоденства.
После того, как о новой беде до Гекубы доходит
Верная весть, она стопою скорой дерзает
В путь меж мечей;[801] власы разодравши, с грудью избитой,[802]
Ищет мужа, стеня. «О, кто, — вещает, — ахейцы,
⁸¹⁰ Старое тело отдаст мне оплакать? Ужели добычей
Птицам, добычей зверям его расточили вы мертва,
В час как мне должно рыдать?» Расступились пред ярой смущенны
Толпы, давая ей путь. Зрит владыку и, преклонившись,[803]
«Мой, увы», — повторяет она и, по долгом молчанье
«Мой», повторяет и вновь: «увы», и скудные долго
Так источает слова. Наконец, с усильем сплетая
Связные пени, она такие износит глаголы:

Сетование Гекубы

«Вздохи какие, о скорбь, стенаний рабыня, какие
Плачи воздашь ты ему? Своей не отрину печали:
⁸²⁰ Щеки запали мои; истощившись в плаче глубоком,
Очи тмятся и взор тупеет. Тяжка моя язва,
Но, безъязыки, мои доселе скорби молчали.
Небо и боги! я вас, хотя в раздраженье, щадила,
Женские пени не смея взносить, — за какие злодейства
Сим вы злосчастьем меня наказали? Коль смерти достойна,
Что ж я живу? Для несчастных нет хуже долгого века.
Брак мне иль роды оплакать? Я в брак жесточайший вступила;
Роды злосчастны мои. Безмятежной он мог наслаждаться
Властью, но Парки его сочетали со мной беспощадны
⁸³⁰ И богов воздвигнулся гнев. Хоть многих родила
Я, плодоносная, чад, но всё под судьбиной зловещей[804]
Матерью я и супругой была; а ныне, лишенна
Мужа, детей, я двойной научилась терзаться кручиной,
Изнурена и смеженьем очей,[805] и частою тризной.
Гектор любезный! Троил! пока вы жили, стояла
Троя надежно — зане Париса, кощунственный факел
Нашего чрева, назвать здесь не должно». Сказала, и огням —
Коим равными быть не могли Фаэтоновы угли,[806]
Коих не дал тебе Рим, о Нерон, — дивясь, прибавляет:
⁸⁴⁰ «Сей ли мной светоч рожден? Родила — и перун не ударил?[807]
Это утробы моей порожденье — и зев не разверзся
Алчной земли? Сей набухла чумой — и щадят меня воды
Девкалионовы? Вы, уязвленные мной, нечестивой,
Вы, для кого родила я стенанья, — меня вы, злотворну,
Рвите, фригийцы, наперебой! — Но поздно для гнева;
В пору то было, как зрела я сны.[808] Супруг знаменитый,
Общник одра мне и гроба![809] с тобой я к теням пущуся.
Горе мне! нет здесь врагов? Где яростные ратоборцы,
Где ныне Пирр? дайте дроты, бойцы; дайте дроты! довлеет
⁸⁵⁰ Старческа длань для кончины моей. Иль учиться покорству,
Пленнице, мне пред аргивской женой?»[810] Так молвит — и скорби
Путь открывает в данайских сердцах возбужденная жалость.

Раздел корыстей

Ночи росящую тень уже совлекал, но не вовсе
Лик свой отер наступающий день; добровольно скрывался
Феб: неприязненный, он, казалось, стенал над крушеньем
Им созижденных стен.[811] Добычу в твердыне Минервы[812]
Всю сгромождают, доход сей ночи; падшия Трои
Можно рок оценить: здесь столько бы видел ты пышных
Лат, богов, самоцветов, убранств, и кости, и меди:
⁸⁶⁰ Вящим трофеем вовек, победив, не кичилась Фортуна.
После того как богатство вождей удоволило толпы
И раздающая длань утолила жадны надежды,[813]
Клич о возврате любезном восстал. По изгнании браней
Вновь природа в себя возвратилась.[814] Пророк указует
День, когда им поднять паруса. Той порою нашелся
Грекам досуг, чтоб стопой скитальной пройти по останкам
Дымным Пергама. Часть, досель во вражде и яризне,
Опустошает холмы ретейские, чтоб погребеньям
Дать кипарис, святодействиям лавр и ольху корабелам.

⁸⁷⁰ Вот свершены уж мольбы и обряд гробовой; обновленный
Флот пучинную морщил стезю — но противный вращает
Австр буруны, и вихрь, и бурю двойную, и ливни
Им непогода несет внезапная. Авгур внушает
Новую жертву свершить богам, еще не смиренным.
Вняли глаголу вожди. Вспоминает Пирр: Поликсену
Не отыскали они — и клянет, скрежеща, фригийцев,
Ярый. Её, Гекубой врученную, в отчих чертогах
Спрятал Анхизиад. О неслыханное злодеянье!
Жертву злосчастну, её отдают ненавистным пеласгам.[815]
⁸⁸⁰ Деву спасая, понес неправедное наказанье
Вождь Эней, в изгнанье уйти обреченный; и, стругов
Дважды одиннадцать взяв, на коих плавал дарданский
Хищник,[816] в изгнанье берет он товарищей. Градом владычит
Днесь Антенор, государь избранный, и славу державы
Множит, габийской крепя союзы счастливые связью.[817]
Но похищенный скиптр у него вожделея исторгнуть,[818]
Помощь выпрашивает менальску, обходит диркейски
Грады[819] Эней, домогаясь войны по уходе пеласгов.
Но о новой борьбе оплакав заботу пустую,
⁸⁹⁰ В адриатически он уходит изгнанником волны.[820]
Новому граду здесь дав, который сам он воздвигнул,
Имя Коркиры, царит, невеликим полем довольный,
Римского града стенам предвозвещенный зиждитель.
Скорбна царица и с ней Кассандра, не верили коей
Тевкры ни в чем,[821] в Кермисий[822] пускаются, и Андромаху
Сопровождает Гелен. Илиона ущерб плодотворный,
Царства единого, полнит людьми и народами грады.

Возвращение греков по разрушении города

Вот уж, Пергам сокрушив,[823] Форонеевы одолевают
Зыбь эгейску цари и, добычей кичась илионской,
⁹⁰⁰ Вихрей и бурь никаких у себя на пути не сретая,
Движутся стройной стезей, когда, расторгнув затворы,
Ноты разнузданные взревели и смута небесна
Иль разнесла по морю челны иль волной поглотила.
Локров блуждающий флот,[824] носящийся вместе со шквалом,
Гибнет, отброшен к скалам; поражен перуном и царский
Струг, на котором Аякс путешествовал; силой телесной
Тщетно трудится он средь кипучих волн удержаться.
О возвращенье когда победивших пеласгов услышал
Навплиев сын Аякс,[825] скорбящий, что имени брата
⁹¹⁰ Он по убийстве лишен Паламедовом, — ревностью злою
Он уязвленный, зовет арголидских на гнусные брани[826]
Дев и, тяжелых злодейств вину возращая, вещает:
«Жалкие, чем вам мольбы многослезные, чем вам и жертвы
Стольких лет помогли, и честь мужей сохраненна,
И ненарушенная чистота?[827] Возвратятся — но с ними,
Слух возвещает, придут и фригийские жены — и в рабстве
Пленница варварская угнетет супружества прежни.
Вспомните вы лемниад![828] пеласгийские жены, дерзайте!
Равный исход от равных причин. Вы в праздности робкой,
⁹²⁰ И царицей грядет наложница девам туземным».
Кончил едва он — молва принеслася со смутой внезапной:
Уж воротились вожди Арголиды. О, редко бывают
Боги верны до конца! Хотя б ты был долгое время
Счастлив, хоть всех превзошел — что хвалишься ты, неразумный?
Миг последний творит счастливцев.[829] Се в Аргос приходит
В бранях не знавший потерь, в пучинах Атрид не страдавший;
Но рассекает жена[830] победителю горло, коварством
Смеет вождя умертвить любодей. Своего Диомеда
О возвращенье скорбя, не лобзанья, смехи и ласки
⁹³⁰ Эгиалея, но рать поднимает. Восстаньям подобным
Ход и другие дают арголидянки: или изменой
Тут уловляют мужей, иль Марсом им град запирают.
Так, отбитые прочь гражданскою бранию, греки,
В путь изгнаннический пустясь, достигают Коринфа
И, согласясь на войну, для отмщенья каждой обиды
Приготовляют поход. Но Нестор претит им и нудит
К миру, мудро решив; преклонить мольбою сограждан,
Не оружьем пытать увещает, чтоб не порождались
В распре усобной ущерб народу и пагуба царству.
⁹⁴⁰ Так без вреда гражданскую брань усыпляет величье,
Что снизошло до мольбы, и, Марса похоронивши,
Женским горнам взгреметь не дает. Благочестье и верность
Уж к господам обращаются вновь, и каждому царство
Вход отверзает. Улисс, унесенный на отческий Самос,[831]
Пенье Сирен, сикульскую зыбь, Монихово снесший
Гостеприимство,[832] и пир Антифата, и чашу Цирцеи,
Края впоследок достиг дулихийского и воротился
После столь многих жен в стыдливый чертог Пенелопы.
Но судьбу предрекающий сон и виденья ужасны
⁹⁵⁰ Сродным дротом ему и мечом грозят Телегона.[833]
Так погибает презревший Цирцею, сыновняя жертва,
Мощный и в старости муж, победитель Азии пышной.
Весть когда разнеслась, что в отчих вселилась Микенах[834]
Вновь Тиндарида, тут вся закипает толпами Европа:
Видеть невестку хотят Плисфенову, зреть вожделеют
Лик, сокрушивший страну азийскую,[835] — та же гордится,
Что пламенила вождей, раздирала в сраженьях вселенну
И постыдной красы пожала бесчестную славу.

Плач доселе свершив над пагубою илионской,
⁹⁶⁰ Спутанные развернул сокращения истины древней;
Если я где сочинял, то нечасто.[836] Священныя лиры
Струны другие приму; достойная высшего плектра,[837]
Брань Антиоха меня призывает;[838] я петь устремляюсь
Христолюбивы полки и стяги нашей Сивиллы,[839]
Силы Креста и дары. Дышащая сбивчиво Кирра[840]
Не изливает сии мне стихи: но верного духа
Зев наполнить с небес Аполлон высочайший[841] нисходит.
Ты, о великий отец,[842] опора вторая ты нашим
Замыслам, в море втором мои распростри ты ветрила.
⁹⁷⁰ Этот игрою был труд; приступает возраст степенный,
Важные идут дела, достойные чистого слуха.
Коль на дерзанья мои твой приязненный свет разольется,
Жал комариных едва убоюся и трутней гуденья.

Книга, живи и свободно цвети![843] а вредить тебе станут —
Радуйся знанью, что нет ничего горделивей, чем зависть!
Коль лицемерный в тебя метнет язвительным смехом
Шепот, захочет язык терзать тебя непосвященный,
Зависти буди достойна, тревожащей то, что высоко:
Снедь ей нынешний миг,[844] а будущий век ей погибель!