Икс, Игрек, Зет

День тянулся невыносимо медленно, как скучный урок. Пообедав, Саня решил пойти в студию телевидения. Раньше он бывал там чуть ли не ежедневно и считался своим человеком. Но с некоторых пор ходить в студию стало неприятно. Причиной этому был режиссер Сиволап — румяный, кудрявый, всегда улыбающийся здоровяк в очках с такими толстыми стеклами, что глаза у него казались раза в два больше, чем у обычных людей.

Сиволап никогда не ворчал, как некоторые другие режиссеры, что Саня болтается под ногами, не выгонял, когда Саня подбирался во время передачи к пульту управления. Напротив, завидев Саню, Сиволап расплывался в радостной улыбке, брал его за руку, как маленького, и тащил в режиссерскую — большую, густо начиненную разным народом, папиросным дымом и бесконечными спорами комнату, в которой рождались все телевизионные передачи.

Здесь он усаживал Саню рядом с собой и начинал пичкать дрянной, ядовитого цвета карамелью. Саня терпеть ее не мог. Но отказаться было неловко, тем более, что Сиволап чуть ли не засовывал карамель ему в рот своими короткими пухлыми пальцами. И Саня покорно съедал все, до последней крошки.

Это было бы еще ничего — в конце концов, пытка карамелью не самая страшная на свете. Но, набив Саню карамелью до отказа, Сиволап заводил с ним длинные разговоры, уместные с семилетними мальками, но никак не со зрелым шестиклассником. Режиссер, например, выяснял, понравилось ли Сане драматическое представление «Волк и семеро козлят», передававшееся недавно по телевидению, допытывался, кого он больше любит: маму или папу — и почему, настоятельно рекомендовал глубже изучать литературное творчество Корнея Чуковского, особенно «Мойдодыр» и «Муху-цокотуху».

Саня в отчаянии ездил по стулу, отвечал односложным «да» или «нет», косился, краснея, в сторону хихикавших девушек с модными прическами — помощников режиссера, но терпел — ведь Сиволап его угостил и сразу уйти было бы просто невежливо.

Однажды во время очередной такой пытки в режиссерскую заглянул Андрей Злобин. Он удивленно прислушался к разговору, посмотрел на несчастного Саню и сказал резко:

— Что вы над ним измываетесь? Нашли себе игрушку — это же человек!.. А ты тоже хорош: не нравится, так скажи. А то терпит!

Сиволап растерялся. Он пробормотал что-то насчет некоторых, не понимающих шуток, и, сняв очки с толстыми стеклами, начал старательно вытирать платком глаза. И тут Саня с удивлением увидел, что глаза у него вовсе не большие, а, наоборот, совсем маленькие и круглые, как у воробья. Только у воробья они черные и блестящие, а у Сиволапа серые, тусклые, словно налитые свинцом.

С тех пор они стали испытывать обоюдную неловкость при встречах. Особенно страдал Саня. Ему казалось, что Сиволап смотрит на него сердито, и он чувствовал себя виноватым.

Сегодня ему повезло: Сиволап навстречу не попался. Саня миновал шумную режиссерскую и, облегченно вздохнув, припустил в самый конец помещения, в кинооператорскую. Там работал его друг-приятель Андрей Злобин.

В противоположность Сиволапу, Злобин улыбался редко, был молчаливым и резким до грубости. Он весь был как-то нескладно скроен: угловатое тело, длинные руки, неопределенного цвета волосы постоянно взъерошены, голова наклонена вперед, словно он собирался бодаться. С Саней Злобин разговаривал мало, распоряжения во время работы отдавал, в основном, знаками. А когда как-то раз Саня разнылся и стал жаловаться, что ему трудно — как-никак ящик с аккумуляторами, которые он таскал, весил десять килограммов, — он сказал довольно равнодушно:

— Не хочешь — мотай отсюда. Без тебя обойдусь.

Саня дулся, злился, напускал на себя вид незаслуженно обиженного, чуть громче, чем следовало, хлопал крышкой аккумуляторного ящика, что-то сердито бормотал, в надежде, что Злобин не выдержит и пойдет на мировую.

Но испытанные приемы, так хорошо действовавшие на маму, на папу и даже на Елизавету Петровну, на этот раз отказали. Злобин их попросту не замечал. Он не был ни папой, ни мамой, ни педагогом. Ему некогда было воспитывать, надо было снимать фильм, который ждали телезрители. Саня взялся помогать, значит, работай и не пищи. А не хочешь — никто тебя не держит.

Вот это «никто тебя не держит» и держало Саню сильнее всего…

Андрей Злобин стоял возле окна, спиной к двери, и просматривал на свет снятую пленку.

— Здравствуй, Андрей.

— Здоро́во, — не оборачиваясь, ответил Злобин.

Саня подошел ближе. Пленка была четкой и в самую меру контрастной.

— Вот это пленочка! — не удержался он.

Злобин покосился на него недовольно: он не любил похвалы и придирчиво выискивал изъяны в своей работе.

— Передержка.

Саня возмутился:

— Ты что!

— Хоть небольшая, а все равно передержка. Яркое солнце и снег. Надо было сообразить.

Злобин быстро продергивал через левую руку шуршащую пленку и в то же время правой рукой ловко наматывал ее на бобину.

— Снял уже что-нибудь своей «Камой»? — все так же, стоя спиной к Сане, спросил Злобин.

У Сани кольнуло в сердце.

— Нет.

— Не торопишься.

— Папа «Каму» продал.

Злобин помолчал, потом спросил:

— Чего так?

— За двойку.

— А…