Июнь

Удивительна была эта их манера все оборачивать против того, перед кем они подспудно виноваты: Борис подозревал его в желании устроиться на войне, а Паша — в использовании отцовской крыши.

— Туда протекция не нужна, — снова вытянул Миша полюбившееся объяснение.

— Ты приходи весной, — сказал Паша, становясь вдруг сочувственным и почти заговорщицким. Это тоже была комиссарская манера — внезапно, сразу после несостоявшегося расстрела, предложить чаю и посвятить в тайные планы.

— Зачем?

— Мне кажется, восстановят. Они и сейчас уже остыли. В конце концов, что ты такого сделал?

— А Валя тоже ушла, — сказал вдруг Борис. — Еще в ноябре.

— Я в курсе.

— Откуда?

— Виделись тут, — сказал Миша, предвкушая сенсацию, и сенсация произошла.

— Не убил? — поинтересовался Сергей, который подошел и слушал молча.

— Если б убил, меня бы уж точно исключили ив комсомола. И ты бы об этом знал.

Сергей хохотнул — вообще был смешлив.

— А ты чего не приходишь–то? — спросил Павел.

— В жизнь окунаюсь, — пояснил Миша. — В жизень. Нельзя же одновременно окунаться и собираться на берегу.

— Понимам и одобрям, — сказал Паша. — Я бы тоже не рвался в прежнюю обстановку. А там люди нормальные, в больнице?

— Больные в основном.

— Ну и правильно, — кивнул Борис. — Со здоровыми неинтересно. Я сам когда–нибудь, товарищи, лягу в больницу на старости лет. Жизнь изучать.

— Да, — согласился Миша, — оттуда открывается интересный вид.

— Ну а Валя–то? Крапивина–то? — не отставал Сергей, которому бы все про баб.

— Работает в Метрострое, тоже окунается. Мне кажется, когда мы оба окунемся, то значительно сблизимся. Наша проблема, Сережа, была в том, что мы оба были неокунутые.

— Молодец, — сказал Паша. — Нет, ребятцы, мне нравится, как он держится. Ты приходи все–таки. И в институт приходи, и к нам. Мы в пятницу у Нинки будем, да, Лен?

— Я еще немного окунусь и приду, — сказал Миша. — Уже с Крапивиной.

Все посмеялись, и он отошел к соседнему кружку, где блистала Лия. Но Миша не знал, о чем с ней говорить. Впрочем, она–то всегда знала. Она сразу взяла его за руку и отвела в сторону. Удивительно: у любой другой девчонки это выглядело бы фальшиво, но Лия всегда действовала как власть имеющая.

— Ты из–за меня не приходишь, да? — спросила она прямо.

— Нет, были обстоятельства.

— А я, между прочим, знала.

— Что знала?

— Что у тебя будут обстоятельства. Я тоже отсюда уйду скоро.

— Когда?

— Не знаю пока. Но что–то они уже точно не туда свернули.

После Вали Миша себя чувствовал настолько оскверненным, что и не надеялся на продолжение тех встреч и провожаний. Но Лия ничего не знала, хотя что–то чувствовала.

— Я скучаю вообще–то.

— Я тоже.

— Миш, скажи честно. Ты что, не можешь со мной теперь разговаривать?

— Почему, все могу.

— Ты пойми. Ведь я не отказывала тебе. Я просто сказала, что лучше потом. Мне будет больно, если ты от меня совсем оторвешься.

— Лия, — сказал он неожиданно для себя. — Так неправильно. Вот им тоже хочется, чтобы я был с ними, а при этом чтобы меня исключить.

И тебе хочется, чтобы спать с кем–то, а разговаривать со мной. Всем хочется, чтобы я как бы не был и при этом разговаривал, ведь я так весело это делаю. Да?

— Господи, Мишка, какое счастье, — сказала она.

— Что именно?

— Так разговаривать. Я уже очень, очень давно, кажется, ни с кем не говорила, а всего–то три недели. Мишка. Я не хочу ни с кем спать. Со мной никто сейчас не спит. Я не хочу тебя ни с кем совмещать, ты ничего не понял, дурак.

— Ну объясни, умная.

— Мишка. Я объясню, но давай пойдем, да? Я хочу идти и разговаривать. Хотя нет. Холодно. У тебя пальто на рыбьем меху.

— Да я выдержу.

— Но я не выдержу. Нет. Я все скажу тебе здесь. Мишка. — Она помолчала, но не отводила глаз. — Я хочу, чтобы ты понимал. В тебе есть еще какое–то зло, кусок зла, он просто из тебя торчит. Может быть, это остаток детства, я не знаю. Но тебе надо изжить этот кусок, я чувствую. Просто пережить его и стать тем, кто ты есть. И тогда, Мишка, если ты не раздумаешь, я дам тебе все, что вообще могу дать. И нам ничто не будет мешать тогда. И я знаю, что сейчас ты из себя выталкиваешь этот ужасный чужой кусок, но сделать это можешь только ты сам, понятно? Пожалуйста, не злись. Ради бога. Ты должен понимать. А я буду ждать сколько нужно. Не сколько угодно, почувствуй, а сколько нужно.

Миша криво усмехнулся, ему нечего было возразить, как и три недели назад. Но ему было досадно, и особенно досадно оттого, что она видит в нем плохое и позволяет себе решать, когда им сблизиться. Он не должен, а она позволяет.