Эта записка вызвала в военных и политических верхах страны бурную дискуссию, отголоски которой не утихли до сих пор. В пылу полемики действительная точка зрения Тухачевского подверглась немалым искажениям, поэтому ее необходимо прояснить. Прежде всего, отметим, что астрономическое количество военной техники, запрашиваемое Тухачевским, свидетельствует о его слабом знакомстве с действительным положением дел в советской промышленности. СССР унаследовал далеко не самую развитую экономику царской России, в значительной степени подорванную сначала революцией и Гражданской войной, а затем длительной разрухой. Она лишь недавно стала приходить в себя, и ее реальные возможности оставались весьма ограниченными. Принимаемые в то время планы производства зачастую были чрезмерно завышены и хронически не выполнялись. Работая на пределе возможностей, в 1930–1933 гг. страна смогла произвести только 9224 самолета (включая гражданские) и 7865 танков и танкеток[150].
Вместе с тем предложения Тухачевского содержали несомненное рациональное зерно. Он предлагал не строить специализированные военные заводы, а выпускать боевую технику, опираясь главным образом на гражданские предприятия. А мощности военной индустрии в мирное время должны были частично задействоваться для изготовления товаров общего назначения. Производство такого типа создает реальные предпосылки для резкого увеличения выпуска военной продукции в случае необходимости и не ложится излишним бременем на экономику страны. К тому же речь в записке Тухачевского шла о производстве танков и самолетов в условиях ведения полномасштабной войны на Западном ТВД, когда вся советская промышленность работала бы на нужды фронта. Именно поэтому он и считал возможным ввести в строй такое большое количество боевой техники. Причем, по мнению Тухачевского, только танки первой линии (около трети их общего количества) представляли бы собой полноценные образцы. В последующих за ними эшелонах достаточно было иметь их дешевые суррогаты, поэтому на роль танков вполне подходили бронированные трактора[151].
Да и количество танков Тухачевский взял отнюдь не с потолка, как это может показаться на первый взгляд. Пользуясь советами опытного инженера Н.Н. Магдесиева с ленинградского завода «Большевик», он полагал, что производство двух тракторов примерно соответствует одному танку. Поэтому, основываясь на планах производства в СССР в 1932/1933 хозяйственном году 197 100 тракторов, Тухачевский считал возможным построить вместо них за то же самое время 100 тыс. танков. Даже в случае потери половины из них в результате боевых действий к концу первого года войны в строю оставались бы еще 50 тыс. Аналогичный расчет был сделан им и для самолетов, и тоже с учетом их массовых боевых потерь. Базировался он на планах выпуска в Советском Союзе в 1932/1933 хозяйственном году 350 тыс. автомобилей. Исходя из статистики производства автомашин и самолетов во Франции, Великобритании и Германии в период Первой мировой войны и близкие к ней годы, Тухачевский получил коэффициент 0,35, позволивший ему ориентировочно оценить возможности промышленности при переводе ее с автомобилестроения на выпуск самолетов. А при годичном производстве 122 500 самолетов и потере 70 % из них в боях к концу года их должно было сохраниться 35–40 тыс.[152]
Отметим, что в своих расчетах Тухачевский использовал, мягко говоря, чересчур оптимистичные коэффициенты. Да и плановые числа, на которых он основывался, были далеки от реальности. Так, в 1932 г. в Советском Союзе изготовили 50 640 тракторов или немногим более четверти количества, намеченного в 1929 г.[153] Индустрия страны тогда только начала свое становление, переживала болезни форсированного роста и страдала острым дефицитом кадров, особенно квалифицированных. В 1931 г. среди 36 419 рабочих авиастроения высококвалифицированными считались 2,4 %, а средней квалификации – 26,9 %. Остальные 70,7 % относились к полуквалифицированным и низкоквалифицированным. Производительность труда таких работников была низкой, а процент выпускаемого ими брака – высоким. При этом их средняя текучесть в том году составила 60 %, а среди слесарей инструментальщиков достигла 97 %[154].