Иисус. Историческое расследование (без иллюстраций)

Но самое интересное, что этот мирный ответ имеет важную параллель в вавилонском Талмуде. В трактате Авода Зара рассказывается о том, как рабби Елиезер бен Гиркан — вообще изображающийся симпатизантом миним и однажды даже представший за это перед римским судом — встретил ученика Иисуса Иакова. Этот-то ученик и задал ему риторический вопрос: если денег, заработанных грехом, нельзя вносить в Храм, то можно ли сделать на эти деньги сортир для первосвященника?

«Он [Иаков] сказал мне: „В вашей Торе написано: ‘Не вноси денег блудницы и цены пса в дом Господа Бога твоего ни по какому обету' (Втор. 23, 19). Можно ли использовать эти деньги для того, чтобы сделать отхожее место для первосвященника?“ На это я не ответил.

Он [Иаков] сказал мне: „Так меня учил Иисус Назорей: ‘Из любодейных даров она устраивала их, на любодейные дары они и будут обращены' (Мих. 1:7). Оно пришло из места мерзости, и должно вернуться в место мерзости“. Эти слова мне понравились, и за это я был арестован римскими властями»[331].

Что это за странное изречение Иисуса, согласно которому за деньги блудницы и цену пса (т. е. содомита) надо построить сортир для первосвященника? На первый взгляд, Иисус ничего такого не говорил.

Но если приглядеться, то мы разглядим в этом высказывании всё то же знаменитое «кесарю — кесарево». Денарии с изображением кесаря — это плата блудницы и цена мальчика для любви, они пришли из мерзости и должны вернуться в мерзость. Вносить их в храм нельзя. Если перевести смысл сказанного Иисусом на русский матерный, то получится примерно так: «лучшее употребление деньгам римских п@расов — построить на них нужник для саддукейских бл@й».

Кесарю, знаете ли, кесарево.

Понтий Пилат

А что же римляне?

Римский гарнизон в Иерусалиме размещался в Антониевой башне, с которой открывался прекрасный вид на паперть Храма. Антониева башня играла роль крепости, доминирующей не только над непокорным иудейским городом, но и над его самой важной стратегической точкой, и прокурор Иудеи Понтий Пилат, если он был в это время в Иерусалиме, мог наблюдать за хепенингом с опрокидыванием столов и всеми последующими событиями, не вставая со своего кресла на широкой мраморной террасе.

Если Иисус со своими людьми захватил Храм и в городе фактически воцарилось двоевластие, то почему Пилат немедленно не вмешался?

Но кто сказал, что Пилат в этот момент был в городе?

Мы ничего не знаем о карьере римского чиновника по имени Понтий Пилат до того, как он стал пятым префектом Иудеи. Мы не знаем, где он родился и как делал карьеру. (Как-то во время поездки по Шотландии мы не поленились заехать в деревушку Фортингалл, в Пертшире, где растет 3-тысячелетнее ясеневое дерево, под которым, по местному преданию, родился Понтий Пилат, но это не совсем то.)

Зато о поведении Понтия Пилата на посту префекта Иудеи мы знаем неожиданно много. Без преувеличения можно сказать, что мы знаем о руководстве Понтия Пилата Иудеей больше, чем о руководстве любым другим чиновником любой другой провинции.

Знанием этим мы прежде всего обязаны Иосифу Флавию, который отводит Понтию Пилату в «Иудейской войне» огромное место. Он не отводит столько места ни предшественнику Пилата Валерию Грату, ни его преемнику Марцеллу, ни Куспию Фаду, ни даже Тиберию Александру.

Но вот Пилату Иосиф Флавий отводит много места: что-то очень важное, с точки зрения автора «Иудейской войны», произошло во время правления Пилата в Иудее.

Иосиф Флавий начинает свой рассказ о префекте Понтии Пилате во второй книге «Иудейской войны», сразу после главы, посвященной описанию иудейских «философских школ»: саддукеев, фарисеев и мирных ессеев, а также появлению «четвертой секты».

Иосиф рассказывает о двух столкновениях, которые случились у Пилата с иудейским народом.

Первое из них имело место вскоре после назначения префекта, когда Пилат отправил часть войск на зимовку в Иерусалим. Отличительной приметой любого римского войска были орлы на значках и под ними, а при наличии у легиона боевых заслуг еще и изображения императора. Signa были предметом отдельного культа: им поклонялись, и в кумранском «Свитке войны» отдельно, как особая мерзость, отмечается обычай киттим совершать жертвоприношения перед своими знаменами.

Увидев в Иерусалиме идольские значки, толпа взбеленилась.

«Когда узнали об этом, население толпами отправилось в Кесарию и в течение нескольких дней умоляло претора убрать изображения. Пилат не соглашался, говоря, что это будет оскорблением императора»[332].

В конце концов, рассказывает нам Флавий, толпу собрали на арене громадного кесарийского ипподрома. Пилат сел на возвышении и приказал евреям разойтись, а воины, размещенные в проходах, окружили толпу, чтобы перебить тех, кто осмелится оказать сопротивление. В ответ иудеи стали падать на землю и подставлять под мечи шеи. Пилат был вынужден отступить, и signa были убраны из Иерусалима.

Иосиф Флавий рисует нам впечатляющую картину бессилия римского префекта перед поистине христианским смирением возмущенной толпы.