Иисус и победа Бога

Вопреки старшему брату! Притча о блудном сыне не «учит» абстрактным и вечным истинам, — она действует. Она создает новый мир. Она предупреждает противников дел Иисуса о том, какую роль они играют в этом новом мире, в великой драме израильской истории. Происходят воскресение и возвращение из плена, а они их не видят. Очерчивается линия фронта. Спор идет не об истинности каких–то абстрактных теорий, и вопреки популярным некогда толкованиям (сейчас часто опровергаемым) Иисус обличает не мелочный формализм. Иисус дает понять, что через него наступает долгожданная новая эпоха. Он совершает великое исцеление, великое восстановление Израиля. И речь не просто о том, что сбываются те или иные конкретные пророчества, вопрос ставится на гораздо более глобальном уровне[464]. Противники Иисуса находят себя в центре внимания. Если перед ними новый исход, то сопротивляться Иисусу — значит, уподобляться фараону. Если Иисус в каком–то смысле строит подлинный Храм, его враги — враги Храма. (Это парадокс, ибо в их мировоззрении Иерусалимский Храм играет центральную роль.)[465] Противники Иисуса даже как бы желают смерти Богу, заключившему Завет с Израилем. Но, согласно замыслу, старший брат должен примириться. В Лк самарянам дается новая надежда, новый шанс. Притча о блудном сыне имплицитно осуждает старшего брата, но затем предоставляет ему новую возможность.

Таким образом, притча творит ситуацию, где слушатели стоят перед выбором, предупреждением и приглашением.

В драматическом, историческом и богословском плане эта притча гармонично соответствует служению Иисуса, как оно раскроется перед нами в остальной части книги. Иисус воссоздает Израиль вокруг себя. Это — возвращение из плена, Царство Бога Израилева. Те, кто предан иному представлению о Царстве, сильно недовольны. В этом контексте хорошо понятны странные, казалось бы, упоминания о воскресении (ст. 24, 32). Действия и слова Иисуса нуждаются в оправдании. Может быть, его радушие — лишь опрометчивый жест, тщету которого покажет суровая историческая реальность? Может быть, его общие трапезы — пустой фарс? Иисус говорит, что в нем и через него Бог Израилев восстанавливает свой народ, но далеко не все с этим согласны. Так он неизбежно приходит к столкновению с властями, желающими и добивающимися его смерти. Подобно всякому доброму еврею, Иисус верит: если он будет послушен Богу, Бог его оправдает. И название этому оправданию — «воскресение».

2. От притчи к парадигме

(i) По направлению к гипотезе

Одна ласточка весны не делает, одна притча необязательно открывает парадигму, полную схему замыслов и деятельности Иисуса. Но она очень показательна и в плане содержания, и в плане метода. О содержании мы только что поговорили. Теперь несколько слов о методе.

Как мы видим, в одном небольшом случае содержание иудаизма и ранней Церкви — очень сложных явлений, которые мы анализировали в NTPG (части III и IV), — дает возможность с помощью двойного охвата многое узнать об Иисусе. Мы также видим, насколько важно интерпретировать материал с учетом релевантных мировоззрений и историй, в которых эти мировоззрения обычно выражались и критиковались. Притча о блудном сыне имеет смысл только как пересказ израильской истории, причем как ломка стереотипного понимания этой истории. Анализ показывает, что эта ломка предполагалась с самых ранних дней существования Церкви. Как притча (особенно с ее внезапным концом), она имеет смысл именно в тот момент истории, когда о возможности такого спасения Израиля спорили, а не когда ее публично праздновали. Таким образом, контекст этой притчи — брешь между иудаизмом и ранним христианством, интертекстуальное пространство, подробно рассмотренное нами в предыдущей книге. Она и очень похожа, и очень непохожа на еврейский и раннехристианский миры, — именно в том смысле, на который указывали некоторые представители «третьего поиска»[466]. Отметим: охват должен быть двойным. Иначе мы идем к жизни Иисуса только с одной стороны — поздних и христианизированных текстов или комплексных реконструкций иудаизма. Помимо «критерия, основанного на различии» (criterion of dissimilarity), должен быть «критерий, основанный на двойном сходстве» (criterion of double similarity). Его можно сформулировать так: достоверность материала увеличивается, если он правдоподобен в иудаизме I века (пусть даже предполагая его критику) и как предполагаемая отправная точка (не точная реплика!) чего–либо в позднем христианстве. Этот критерий усиливает методологию, которой эксплицитно пользуются «третий поиск» и, вопреки самому себе, «новый поиск».

Так появляется базовая гипотеза, обращающая внимание на вопросы №№ 1–5, рассмотренные в предыдущей главе.