Иисус и победа Бога

В это время произойдет разделение между членами семьи и между коллегами: «один возьмется, а другой оставится». Отметим: в данном контексте «возьмется» означает «будет застигнут судом», а вовсе не «будет восхищен от земли» в некоем внезапном «сверхъестественном» событии. Идея такого восхищения от terra firma у синоптиков выглядела бы нелепо, как «кадиллак» в верблюжьем караване. Понятию «возьмется» уместнее подобрать другую аналогию: ночью является тайная полиция, или враги прочесывают населенный пункт и хватают, кого могут. Лишь еле–еле спасется («оставится») в такой ситуации ученик Иисуса. Версию этой речи Иисуса у Луки мы находим в главе 17, вслед за чем идут притчи о судье неправедном и о мытаре и фарисее[1305]. Бог Израилев оправдает избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь. Однако, вопреки ожиданию многих, оправданными избранниками (Лк 8:8, 14)[1306] станут не официальные (и самозваные) стражи израильского благочестия, а те, кто взывают к Богу об оправдании, не претендуя на то, что они соблюдали всю Тору и тем самым автоматически входили в «Израиль». Бог простит их. Униженные в настоящем, они будут возвышены в будущем, когда вмешается Бог Израилев. В этом же ряду стоит концовка речи в Лк 21. Ученикам нельзя рассредоточивать внимание и забываться в житейских заботах (Лк 21:34–36). Им подобает ждать того, как они предстанут перед «Сыном Человеческим» и получат оправдание.

5. Вывод: суд и оправдание

Иисусов Рассказ о Царстве следует распространенной тогда еврейской модели в двух отношениях:

1) Он говорит о долгожданном конце израильского плена;

2) Он содержит критический пафос, подвергая иерусалимский режим жесточайшей критике.

Его нельзя свести ни к ярким и остроумным афоризмам, ни к вечным нравственным и доктринальным истинам. Иисус говорил, как действовал, — как пророк, через служение которого ГОСПОДЬ творит новое, причем именно то новое, которого Израиль долго ждал. Ничего антииудейского в этом не было: он говорил от лица древних отцовских израильских традиций. Он считал, что порча и разложение глубоко поразили народ, и обличал за это.

Нарисованная нами картина обладает достоинствами, необходимыми для хорошей научной гипотезы, в том числе историческими[1307]:

1) Она опирается на фактический материал. Если мы предложим иную модель деятельности Иисуса, значительная часть материала просто выпадет, и нам придется отнести его к творчеству тех или иных гипотетических (иначе говоря, воображаемых) раннехристианских общин, — подобно тому, как неисправный компьютер разбрасывает файл по всей своей памяти. Начав с того, с чего мы начали, проследив этот ход мысли в пророческой деятельности Иисуса и Рассказах, отражающих Его склад ума, мы пришли к заключению: огромная часть материала имеет когерентный смысл;

2) Она проста и экономна. Она просто и естественно объясняет место Иисуса в бурном мире иудаизма I века. Я вполне допускаю, что кому–то обрисованный мною образ Иисуса не понравится. Однако я не могу себе представить, что его аргументированно объявят исторически неправдоподобным.

Остается третий критерий: способна ли наша гипотеза пролить свет на более широкий спектр данных? Об этом мы еще поговорим.

Важно посмотреть, как работает гипотеза при анализе конфликта Иисуса с современниками. Если революционные Рассказы, — а Рассказ о Царстве, согласно нашему анализу в трех последних главах, был чрезвычайно революционным, — вызывали несогласие и гнев, этот гнев должен быть направлен против тех их мест, которые бросали вызов ключевым мировоззренческим символам. Здесь возникают и другие вопросы, например: какую роль Иисус отводил себе в событиях, надвигающихся на Израиль? С ответом нам придется пока подождать. Сначала обратимся к символам, характерным для пророческой деятельности Иисуса.

Глава 9. Символ и спор

1. Введение: Царство, символ, спор

(i) Проблема символов

Можно закрыть глаза на странное поведение. Можно остаться глухим к старой истории, рассказанной на новый лад. Но если перед тобой сжигают флаг, ты должен что–то сделать. Поэтому не только спор, но и насилие вправе мы ожидать, когда в нашем путешествии по мировоззренческой модели прибываем в квадрант «символы» — туда, где мировоззрение становится зримым[1308]. Медведица, у которой отняли медвежат, ничуть не агрессивнее мирного, казалось бы, человека, чьи глубинные мировоззренческие символы ниспровергнуты. Деятельность может тревожить. Рассказы могут подрывать основы. Но только тронь дорогой символ, — быть беде.